— Нет, мой господин. Что вы мой господин. Как я смею мой господин, — запричитал Башир-ага, упав на колени, он пару раз стукнулся лбом о пол, — позволь, я приведу гурию, что вчера усладила твой взор, а эту прикажу казнить.
— Нет, продай её тем торговцам, — зло бросил наместник, с ненавистью на меня взглянув, — там для неё самое место.
— Как прикажет мой господин, — засуетился Башир-ага, поднимаясь с колен, уже другим нелебезившим голосом распорядился, — увести в темницу недостойную.
Идти по коридору с заломленными за спину руками, подталкиваемая воинами было больно, но не страшно. На меня вдруг напала отрешённость и принятие. Я так устала бороться...
— Башир-ага, переиграл сам себя, — неожиданно громко, раздался насмешливый голос калфы, — господин надолго запомнит это, а я подожду...
— Сафие, это ещё не конец, — протянул ага, зло бросив, — одна ошибка не в счёт со всеми твоими.
— Акгюль... пусть твой путь будет лёгким, — вдруг пожелала калфа, не ответив мужчине, прежде чем пройти дальше.
— Он будет пыткой, — процедил сквозь зубы евнух, больно ударив меня по лицу, — что замерли, ведите её.
И вскоре я оказалась в тёмной, крохотной каменной комнате без единого окна. Впихнув меня в неё, воин с лязгом захлопнул дверь, и я осталась одна. Но ненадолго, через минуту в помещение вошёл ага и трое мужчин, те без слов, снова заломили мне руки.
— Лишить меня жизнь с Ильшатом замыслили? — рыкнул Башир-ага, — думали убить наместника? Давно загадали предательство?
— Хм… ты же сам сказал, что господину по душе норовистые, — прохрипела, сожалея, что не вижу перекошенного лица мужчины.
— Ты одержимая! — рявкнул ага, — все невольницы поначалу сноровистые да гордые, а после ласковые… косы себе не резали и к горлу нож не представляли, на своего господина не кидались! Говори, давно замыслили убийство наместника.
— Давно! Готовили меня к нему, ещё и Менгер в нём участвовал, — захрипела, почувствовав сильный удар по спине, но всё же решила утащить за собой на тот свет хоть часть виновников в смерти стольких людей в Ручейках, — должна была горло перерезать, да твой господин труслив и даже в своей опочивальне, куда невольниц приглашает, прячется за воинами.
— Наказать! — затрясся от бешенства Башир, — но так, чтобы жива осталась, завтра торговцам отдам! А ты! Ты ещё пожалеешь!
Первый удар по лицу был болезненным, второй разбил мою губу, третий — бровь. А после я уже ничего не ощущала… С двух сторон посыпался град ударов, я, лишь только успевала прикрывать руками лицо и голову, но это слабо помогало. Получая удар за ударом, я думала лишь о том, чтобы быстрее всё закончилось. Не знаю, сколько это продолжалось, очнулась я одна, но вскоре в помещение зашёл охранник, он вздёрнул меня с каменного пола и вытолкнул в коридор.
Я едва держалась на ногах, каждый шаг давался с огромным трудом, болью отзываясь во всём избитом теле. Голова раскалывалась, из ссадины на лбу, разбитой губы сочилась кровь. А руки, туго стянутые за спиной, затекли и онемели. Охранник чуть ли не волоком тащивший меня по коридорам, наконец остановился и толкнул от себя массивную кованую дверь.
От неожиданно ослепительного света в моей голове как будто что-то лопнуло, и я вновь уплыла в спасительную темноту.
18. Глава 17.
Очнулась в тёмном, душном помещении, битком заполненным разными людьми. Здесь были и девушки, и мужчины и даже старики. Две маленьких лет тринадцати девчушки всхлипывали, забившись в угол. Дедушка, сидевший рядом со мной, надсадно кашлял, а две девицы у бочки ругались не хуже грузчиков. Одно объединяло всех этих людей, это страх и обречённость в их глазах.
