Ах ты, зараза ювелирская!
– Мой выбор еще впереди, но так вышло, что я приглашена на свадьбу, где жених, увидев меня, может бросить невесту у алтаря, так сказать…
– Невеста – ты? – уточняет Герман, не моргая.
– Нет. Но мне желательно быть не одной, нужен кто-то, кто хотя бы отдаленно будет похож на мой идеал, чтобы жених не решил, что у него есть шанс. Вы, конечно, в отличие от жениха, очень далеки от эталона, – тяну я, – но что поделать.
– И каков этот идеал? – дернув щекой, спрашивает Бергман.
Я достаю телефон, нахожу фотографию бывшего и предъявляю на строгий суд.
Бывший, как ему и полагается, выглядит как мокрая мечта.
Ясен пень, я бы не стала его увековечивать, когда он шарахался по квартире в носках и трусах. Так что Димка выглядит впечатляюще.
– Я просто обязан уточнить, не выдаешь ли ты желаемое за действительное?
– Увы, нет, – скорбно отвечаю я. – Жених ко мне тяготеет.
Герман, видимо, задетый за живое, задается резонным вопросом:
– И чем же это я хуже вот этого?
– Он – поэт!
– Да что ты говоришь? – поражается Бергман.
– Да, он написал мне великолепные, хоть и непристойные стихи! – и я тут же принимаюсь декламировать: – У тебя между ног раскаленный меч, у меня между ног – пламя…
Герман закашливается, поперхнувшись коньяком.
– Да, пожалуй, я как-нибудь по старинке буду яйца катить.
– Вы определенно не романтик, – соглашаюсь я, у меня уже скулы сводит от попыток не засмеяться. – Я вне поля вашего поражения.
– Меня это устраивает. И давай на «ты». Если договоримся, пригодится.
– Если вы согласны… ты согласен на мои условия, почему бы и нет.
– Не сказать, чтоб я был в восторге, но справедливо. Только надо что-то делать с твоей внешностью. Как, прости господи, с такими ногами ты докатилась до этого… – взгляд Германа мечется от брошки до пуделиных кудельков и к фуксии.
– Я, так и быть, пойду на встречу и надену что-нибудь молодежное…
– Нет! – Бергман даже голос повышает. – Нет! Я сам!
– Наденешь что-то молодежное? – приподнимаю я брови.
– Я сам тебя переодену! Мне надо только прийти в себя, составить договор, а там я попробую сделать из тебя человека. Хотя бы на эти два месяца.
– Договор?
– Ну, конечно! Все пропишем в деталях, чтобы ни одна сторона не нарушила.
– Ладно, давай накидаем пункты пока…
И пока мы упоенно собачимся, Герман пересаживается все ближе и ближе ко мне. Минут через десять я ловлю его на том, что он принюхивается.
– Что ты делаешь? – возмущаюсь я, потому что против воли у меня от этого бегут мурашки.
– Раздражают твои духи. Ты не пробовала великолепную классику? «Красная Москва» тебе очень пойдет, – сварливо огрызается Бергман, застигнутый за подозрительным поведением.
– Пиши в договор, и буду перед каждой встречей брызгаться именно ей.
Догадываясь, что я его троллю, он, сузив глаза, разглядывает мое лицо. А может, пытается угадать, какую мордочку можно на нем нарисовать, чтобы не вздрагивать. Впрочем, его взгляд приковывается к губам. Кажется, кого-то перестает пугать фуксия, потому что взгляд Бергмана подергивается опасной дымкой.
Надо вписать в договор, чтобы он не садился так близко без нужды, не нюхал меня и пялился на губы так, что их начинает покалывать.
Разумеется, я эти пункты не внесла.
И зря.
12. Глава 11. На грани провала
Несколько дней от Бергмана ни слуху, ни духу.
Я даже уже начинаю волноваться, что он передумал.
Разумеется, я переживаю не потому, что больше не увижу эту наглую, хамскую, самодовольную, породистую морду с красивыми серыми глазами… Вот, нет!
