Всю дорогу я ловлю на себе его взгляд.
Ну ничего, сейчас я сниму шапку, Бергман увидит две косы, и ему полегчает.
Однако, я прокалываюсь.
Когда в прихожей Розы Моисеевны я стаскиваю верхнюю одежду, сразу же удостаиваюсь еще более пристального внимания.
– Левина, сколько говоришь тебе лет?
Не, ну не козел? Я хотя бы договор прочитала, который подписывала. Герман Александрович Бергман, сорок четыре года. А он даже не удосужился посмотреть? Вот уверена, что он и отчества моего не помнит.
– А что?
– Мне опять что-то мерещится, – морщится Гера, вешая мое пальто.
Я оправляю на себе платье, а повернувшийся ко мне Бергман стремительно меняется в лице. Не успеваю я и пискнуть, как оказываюсь зажата между его телом и вешалками.
Шокируя меня, Бергман распускает руки и бесстыдно шарит руками по моей груди.
– Где? Твою мать, Левина! Где сбруя? Ты принципиально не носишь лифчик?
17. Глава 16. Женская солидарность
Сказать, что я охренела, не сказать ничего.
Какая наглость хватать меня за грудь без всякого эротического подтекста!
Я специально прислушиваюсь к своим ощущениям.
Он деловито шарит и ощупывает меня.
Серьезно, Бергман просто проводит розыскные мероприятия!
Ах ты подлый фетишист!
Лифчик ему важнее!
В баре он тискал меня совсем по-другому.
Ни одна женщина не простит такого пренебрежения к своим прелестям, и я не исключение.
У меня на языке уже вертится подходящая гадость, но вселенная решает отомстить за меня сама.
– Дядя? Кого ты там жамкаешь? – грудной девичий голос веселится позади Германа. – Не староват ли ты для обжимашек в темном коридоре?
Да! Так его! Не знаю, кто ты, прекрасная дева, но я тебя уже люблю!
– Мерзкий подкидыш, – шипит разъяренный Гера. – Ничего я не перепутал. Я уже достаточно большой, и мне уже все можно!
– Об этом все соседи в курсе, – язвит та, которую мне по-прежнему не видно за широченными плечами. – Боюсь, ба не придет в восторг, если ты продолжишь… Ты и мне наносишь непоправимую психологическую травму своей возней.
Бергман с сожалением отрывается от увлекательной игры в детектива.
– Если это для тебя уже психологическая травма, то передай мои соболезнования Раевскому.
– Сам и передашь, он тут. Они с бабушкой уже довели друг друга до белого каления, так что не стоит усугублять. Теперь твой выход.
– Эля, не беси меня! У тебя для этого есть Раевский, а у меня для этого – Левина!
– Кто есть Левина? – любопытствует, как я припоминаю, племянница, на которую возлагались демографические надежды Бергмана.
Осознав, что досужая родственница не отстанет и не даст ему наконец разобраться с лифчиком-Гудини, Герман, скрипнув зубами, в конце концов отодвигается и перестает заслонять обзор.
– Знакомься, Яна Левина – восходящая звезда романсов девятнадцатого века и прочих пыточных талантов.
О божечки, мне наконец удается нормально вдохнуть, тем более, что слово, я так понимаю, предоставляется мне:
– Стоматолог я, здрасти, – выдыхаю я, стаскивая вязаную теткину шапку с электрическим пощелкиванием и являю миру две куцые и лохматые косицы.
Взгляд, брошенный мельком в зеркало, подтверждает мои догадки: выбившиеся из убогой прически волосы наэлектризовались и стоят дыбом.
Зато брошь из чешского стекла на месте и сверкает, как никогда.
Должна же была я украсить монашеский наряд, выбранный Бергманом.
Эля, разглядев меня в скудном освещении прихожей, приподнимает брови:
– А ты, похоже, небезнадежен. Движешься в правильную сторону, но эта все равно слишком молоденькая. Тебе бы постарше. Лет на десять.
