-corporation».
– Мне, – бросил Волин, сев близ пилота (врач ему сделал пару уколов) и продолжая их диалог, меж тем как они взлетали, – некогда сёрфингировать. Отпуск летом. Вылет в Австралию.
– А вы кто, кроме что бизнесмен? Вы химик? – Даша, сняв шапочку, разметала вдруг пряди цвета соломы (ржи).
– Больше лесом торгую: приобретаю и продаю. Торгую биологическим компонентом – органами и кровью. Часто скупаю разные фирмы и, раздробляя их, по частям сбываю. Сделал из сети книжных отделов двадцать кофеен. СМИ говорили, я питекантроп, уничтожитель книжного дела.
– Сильный подрыв культуры! – прыснула Даша.
Волин смотрел ей в глаз, не мигая. – Пить в баре лучше, чем болтовня про бар, – произнёс он. – А сёрфингистом быть интересней, чем видеть сёрфинг.
Даша смутилась.
– Ох! – она вскинулась. – Бой… возьмём его? Это пёс.
– Возьмём его, – бросил Волин. – Боя возьмём.
Когда вертолёт уселся около дач, впритык почти, Даша выскочила; вернулась же – с древним немощным таксой. Волин следил за ней неотступно. Кронов увидел: дочь тушевалась слишком взволнованно. Разглядели и Сашу, мальчика лет шестнадцати. Он пришёл вместе с Дашей с кроновской дачи и, пробурчав под нос, что уедет «на электричке», быстро ушёл, хромая.
Кронов остался. А вертолёт взлетел.
– Ты учишься? – начал Волин.
– В мае кончаю. – Даша вдавилась щекой в шерсть таксы и подняла взор.
– Что, Дарья Кронова? – выдал тот без улыбки. Взгляд его был застылый.
Сели в Москве на точке для вертолётов. Рядом ждал таун-кар, огромный.
– Эту до дома, – распорядился Волин о Даше.
И понесли его к «скорой помощи».
– Я ему рассказала, пап, о тебе! – трещала дочь, когда Кронов прибыл в Москву. – Я счастлива! Тот день самый-пресамый… – И она смолкла вдруг.
Кронов был благодарен ей за несказанное о «дне», «счастливом», «самом-пресамом» и «наилучшем», что перечёркивал их дни с Дашею как вдвоём, так когда-то втроём, с женой.
Он терял дочь – в общем, последнее, единившее с миром пагуб, вражды, насилия.
.
Шёл апрель, безветренный, с пылью улиц, плюс с пылью странного свойства даже на небе, – пепельной взвесью, начавшей падать, точно из космоса.
Были сны, вот такие:
Девственность. Всё кругом бело-девственно, нирваническое блаженство. Белое пело: белое! я белейшее белое! После чёрное, – как огрех либо ласточка, залетевшая не туда, как туча, – выросло в белом, что стушевалось…
Сон ужасал контрастами. Кронов, с силой вцепясь в матрас, сон досматривал. Ибо, пусть сон ужасен, данность ужасней. В детстве он убегал из снов в мир ласки, созданный матерью и отцом, какие мертвы навечно… Кронову было – словно больному, кой не желает из наркотических грёз в реальность, что подступила и подавляет верезгом птиц на улице, лаем где-то собак, визгливой разборкой дворников, автошумом, криком соседа. Стены хоть тóлсты, но окна тонкие, их весной не закроешь наглухо, так что внешнее проницает их. Зимы лучше: он конопатил намертво окна и гам не слышал… В общем и целом, он не хотел проснуться, ибо, проснувшись, вновь канет в мебель шестидесятых, вспомнит родителей, коих нет, жену… И всё-таки он открыл глаза: вон Маргó; здесь, направо, два её фото. Видят друг друга… … Также реальность в том сейчас, что нет денег, а уже май грядёт, Дашин выпуск; надобны платья, или «прикид». Он трудится на двух ставках, но набирает тысячу $ в месяц. Этого мало.
Резко стал взванивать телефон, как в детстве. Он тогда сходно слушал звонки и знал: мать скажет, что вызывают срочно в больницу, надо бежать… уйдёт и вернётся с тортом. Ну, а отец, родивший его за сорок, так как на фронте был арестован и просидел лет восемь, вдруг улыбнётся и приласкает… Кронов, взяв трубку, бросил: – Здравствуйте.
