— Точно, — он трет кончик носа. — Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?
— Они погибли, когда вам едва исполнился год.
Граф довольно ухмыляется — что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.
— Нет, не погибли. Они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, а не ваша история. Я сентиментален к воришкам. Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно. Да и глупо.
— Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?
— Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей. Сначала я подумал, если вы знаете о кольце, то, возможно, слышали и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.
Я и в самом деле в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление.
— Почему вы так смотрите на меня? — я перевожу тему.
— Вам удивительно подходит этот дом, — подхватывает мою игру Граф.
Фыркаю.
— Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!
Граф улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня очень богатое воображение.
— Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот.
— Граф, да вы романтик!
— Я просто писатель.
Искренность слов, улыбка создают особую ауру, и я иду дальше:
— Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег — у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И дело не в жажде справедливости. Женщина, продававшая свое тело мужчинам, не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…
— Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, — теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.
— В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги сделала еще одну попытку. Вам все равно?
— Таковы правила игры.
— Граф, это не игра.
— Жизнь — только то, как ты к ней относишься. Для меня это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.
Я всплеснула руками.
— Бросьте, Граф. Это ребячество.
— Кто ж спорит, — он снимает пальто.
— Вы это несерьезно.
— Конечно, нет, — пододвигает стул к ограждению.
— Граф, до земли метра четыре, — скучающим тоном замечаю я. — Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.
— Значит, я проиграю.
Граф становится на стул. Сиденье, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.
— Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу. — Но пока не двигаюсь с места.
— Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, — он подтягивает к ограждению сундук.
