Сто и одна ночь - страница 58

— Зачем вам мне помогать? — спросила я.

Думала, услышу что-нибудь о доброте душевной — и черт с ней, с болезнью — сбегу.

А мой спаситель ответил:

— Ты похожа на женщину, которую я когда-то любил. Если бы у нас с той женщиной родилась дочка, думаю, она была бы похожа на тебя.

Вспоминаю то тревожное и счастливое время, пока со своим молчаливым спутником мчусь по пустынной предрассветной улице. Я предпочла бы так ехать вечно — мерзнуть, хватаясь заледеневшими пальцами за кожаную куртку мотоциклиста, лишь бы не прибыть к пункту назначения. Не сегодня. Не после того, что произошло. В общем-то, я не влезла в аферу, не совершила преступление, но ощущение гадкое — так всегда, когда предаешь близкого человека.

Вместо того чтобы свернуть, мы внезапно останавливаемся у городского пруда. Вода по цвету почти сливается с первыми утренними сумерками — и от этого кажется, что листья кувшинок парят в воздухе.

Мужчина-с-разорванным-ухом слезает с мотоцикла вслед за мной, молча снимает кожаную куртку и протягивает мне. Я покорно накидываю ее — знаю, сопротивление бесполезно. Некоторое время мы так и стоим напротив друг друга: я — в косухе поверх пальто, он — в одной майке. На голых крепких руках татуировки змей и прочей мерзости.

Никто не знает его настоящего имени, каждый называет его по-своему. Тогда, в шестнадцать, я нарекла его Роджером — в честь пиратского флага. Сейчас выбрала бы имя Антонио: есть в этом мужчине что-то итальянское — свободное, кипящее.

Когда мы познакомились, ему не было и сорока, а выглядел он лет на тридцать.

Однажды Роджер приехал забирать меня из универа, однокурсницы тогда толпились у окон, побаиваясь выйти на улицу.

Татуировки, грива черных волос, смуглое обветренное лицо с выразительными чертами. Шрам над бровью, разорванное ухо. Серый цвет его глаз блестел сталью, как и охотничий нож с широким лезвием, который Роджер доставал при любом удобном случае: отрезать бирку от моего нового, только что купленного платья. Зарубкой отметить на дверном косяке мой рост. Или намекнуть пьяным подросткам, что лучше бы им пройти мимо. Если бы кому-то пришло в голову спросить, кто мой лучший друг, я бы назвала его. Хотя предан он, кончено, не мне.

Сейчас, думаю, однокурсницы также толпились бы у окон: за прошедшие одиннадцать лет Роджер почти не изменился, только в деготь его волос влилась седина и шрамов стало побольше.

Друг, воспитатель, надзиратель. Я получила его в придачу к своей новой жизни. История Золушки меркнет по сравнению с моей. И пусть я нашла не принца, а отца, и жили мы не во дворце, а в доме на две спальни, я чувствовала, что получила куда больше, чем героиня сказки.

— Все так плохо? — спрашиваю у Роджера, кутаясь в его куртку.

Молчит. Значит, я и вправду дров наломала.

— Ну, конечно, плохо, раз ты везешь меня к нему в такое время, — печально вздыхаю, хотя знаю, что на Роджера это не подействует. — Ты же не случайно встретил меня как раз после прощания с Графом?

Он не произносит ни слова, и это молчание помогает мне вести диалог лучше любых реплик. Я привыкла к такому роду общения с ним. Никто бы не смог обвинить Роджера в выбалтывании секретов.

Его молчание направляет мои мысли в нужное русло.

— Значит, следил за мной... От дома Графа? Наверняка еще от моего дома. Ты же знаешь, как я этого не люблю!.. Конечно, не имею права! — огрызаюсь я на непроизнесенное вслух обвинение. — Кто же жалуется, когда пойман с поличным? Кстати, насколько «с поличным»?