Вернее, познакомились мы чуть позже. Тогда мне было не до этого. Впервые после событий в детдоме меня кто-то коснулся. И не просто коснулся, а со всей силы сжал запястье. Меня словно током прошибло. Кожа под его пальцами будто воспламенилась. Я в ужасе смотрела на руку, сжимающую мое запястье, а перед глазами расплывались разноцветные пятна. Ноги подкашивались. Словно я механизм, робот, в котором внезапно произошел сбой программы.
«Отпустите!» — едва ворочая языком, процедила я.
Мужчина забрал кошелек и разжал пальцы.
Отошел на шаг и посмотрел на меня так странно, словно ему и самому стало дурно. Я согнулась, оперлась ладонями о колени, опустила голову. Стояла, покачиваясь.
— Боитесь прикосновений? — спросил он.
— Не твое дело!
Мне бы сбежать, пока он в замешательстве, но картинка перед глазами по-прежнему раскачивалась. Все, подумала я, конец. Полиция. Детдом. А может, и колония.
Но вместо звонка в полицию он предложить накормить меня в ближайшей закусочной. Ее вытяжки выходили на улицу, от сочных запахов мой пустой живот сворачивался в трубочку.
Кое-как доплелась до кафе.
Я сняла ветровку, а под ней — изъеденный молью свитер. Кто-то сердобольный оставил у мусорного контейнера, а я подобрала. Запашок от меня, думаю, был еще тот.
Заложив руку за руку, я в упор смотрела на доброго самаритянина.
— Где живешь? — спросил он.
— Я космополит. Мой дом — весь мир!
На слове «космополит» его бровь приподнялась.
— А где родители?
Подошла официантка. Стала раскладывать на скатерти столовые приборы, завернутые в салфетки, и все косилась на меня. Я поймала ее взгляд и положила локти на стол с таким размахом, что звякнули друг о друга солонка с перечницей. Официантку как ветром сдуло.
— Родители? Понятия не имею.
Они были алкоголиками, меня забрало государство. Из одной ямы бросило в другую.
А потом наступило самое приятное время за последнюю неделю — официантка принесла заказ. Я таких вкусных гамбургеров в жизни не ела! Помню, сижу, чавкаю, проверяя границы терпения своего благодетеля, и все думаю, что же ему от меня надо. Знала же, что бывает с девушками после таких вот бесплатных ужинов.
Я жевала и поглядывала по сторонам. Примечала, куда сбежать, если что, кого на помощь позвать. Заодно у барной стойки приметила женщину с приоткрытым рюкзаком. Страшно вспоминать, что тогда творилось в моей голове. Там, кроме инстинкта самосохранения, ничего не было.
— Почему боишься прикосновений? — допытывался он.
— Брезгливая.
Я не собиралась ему рассказывать — даже за три порции таких вот гамбургеров — что последним человеком, который меня до него касался, был сторож в детдоме. Молодой еще мужик, приятный на вид. Однажды ночью, когда мне, как обычно, не спалось, я зашла к нему в коморку попросить сигарету. Он угостил. А потом решил взять плату.
Я долго с ним боролась — пока рукой не дотянулась до телефона на столе. Вмазала сторожу трубкой по голове — и бегом. Возвращаться в детдом не собиралась: думала, вернусь — убью мужика. Потом еще много лет я чувствовала на себе его пальцы.
— А деньги откуда берешь? Воруешь? — не унимался мужчина.
— Работаю. На кухне.
Это был мой первоначальный план — устроиться в теплое место, на любую зарплату, лишь бы еда была под боком и крыша над головой. Но ни в одной столовой, ни в одном даже самом захолустном кафе на работу меня не взяли: ни документов, ни разрешения родителей. Да и вид у меня был потрепанный, голодный.
