– Может, спит? – предположил Серый.
– С открытыми глазами?
Они замолчали. Сашок почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он незаметно огляделся. В дальнем углу ниши, у самой стены, действительно сидела фигура с белой повязкой на рукаве. Сашок не мог разглядеть лица – тень падала так, что видны были только очертания.
– Может, из другого взвода? – снова заговорил Серый. – Мы же не всех знаем.
– Может, – согласился Артист, но в его голосе сквозило сомнение. – Только странный он какой-то.
Сашок закрыл глаза, притворяясь спящим. Но сон не шёл. В голове крутились слова Артиста, и почему-то вспомнилась та шутка, брошенная перед входом в трубу.
«Нас сто один».
Утро пришло незаметно – в трубе день и ночь отличались только по часам. Сашок открыл глаза, ощущая тяжесть в голове. Он плохо спал, ворочаясь на жёстком коврике, а перед рассветом и вовсе лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в дыхание товарищей.
Дядя Паша уже не спал – сидел, привалившись к стене, и что-то писал в маленьком блокноте. Заметив, что Сашок проснулся, он кивнул и убрал блокнот во внутренний карман.
– Выспался? – спросил он шёпотом, чтобы не разбудить остальных.
Сашок помотал головой и придвинулся ближе.
– Дядь Паш, – начал он, оглядываясь по сторонам, – ты вчера человека в белой повязке видел?
Паша нахмурился, но не ответил сразу. Он достал флягу, отпил, протянул Сашку.
– Какой ещё повязке?
– Белой. На рукаве, – Сашок говорил тихо, почти шёпотом. – Артист с Серым про него шептались. Говорят, он ни с кем не разговаривает. Сидит отдельно.
Паша провёл ладонью по небритому подбородку.
– Ночь, Саш. Труба. Голова дурит, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – Мне вон вообще приснилось, что я дома, а потом проснулся – и эта железная коробка.
Сашок заметил, как дрогнули пальцы дяди Паши, когда тот закрывал флягу. И взгляд у него был беспокойный, быстрый – то и дело скользил по углам ниши, словно искал что-то.
– Но ты же тоже что-то видел? – настаивал Сашок. – Я же вижу.
Паша вздохнул и наклонился к самому уху Сашка:
– Мне показалось… – он запнулся, оглянулся через плечо. – Показалось, что ночью кто-то ходил между нами. Считал спящих. Я глаза открыл – никого. Но чувство было… понимаешь?
Сашок кивнул. Он понимал.
– Но это всё ерунда, – дядя Паша вдруг выпрямился и хлопнул Сашка по плечу. – Просто нервы. Всем тяжело в этой консервной банке.
Но Сашок видел – дядя Паша напряжён. Жилка на виске билась чаще обычного, а пальцы, теребившие ремень автомата, выдавали тревогу.
Во второй половине дня атмосфера в нише стала совсем тяжёлой. Солдаты лежали или сидели, погружённые в собственные мысли. Разговоры стихли. Только изредка кто-то просил передать воду или сухпаёк. Капитан Орехов ушёл проверять выход из трубы, оставив сержанта за старшего.
Тишина давила на уши, словно глубина. Сашок поймал себя на том, что уже час считает капли конденсата, падающие со стыка труб. Кап. Кап. Кап. Монотонно, бесконечно.
Артист поднялся со своего места. Он потянулся, разминая затёкшие мышцы, и обвёл взглядом товарищей. Его лицо, обычно подвижное и живое, сейчас выглядело осунувшимся, но он всё равно попытался улыбнуться.
– Что за похоронная процессия? – произнёс он громче, чем требовалось. Его голос эхом отразился от стен трубы. – Давайте хоть анекдот расскажу.
Несколько человек подняли головы. Кто-то безразлично пожал плечами. Вова даже не шелохнулся – продолжал сидеть, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.
