Сто тайных чувств - страница 20

– А что, если Буббе встретится пес типа Сержанта? – спросила я.

– Боксер первый начал задираться, – сухо сообщил Саймон.

– Сержант – злобная псина. Но это ты отпустил его без поводка, а Гуань пришлось оплачивать счет из ветеринарки!

– В смысле? Его же оплатил владелец боксера.

– Нет! Гуань так сказала, чтобы тебя не расстраивать. Я же тебе говорила, помнишь?

Саймон скривил губы. Такая гримаса всегда предшествовала выражению сомнения.

– Не помню такого.

– Разумеется, не помнишь. Ты помнишь только то, что хочешь!

Саймон усмехнулся:

– А ты типа нет?

Я не успела ответить.

– Знаю, знаю. – Он поднял руку, жестом призывая меня замолчать. – У тебя память как у слона! Ты никогда ничего не забываешь! Только позволь тебе сообщить: то, что ты помнишь все до последней мелочи, не имеет никакого отношения к хорошей памяти. Ты просто злопамятная, черт побери!

Весь вечер я дико злилась на Саймона. Это я-то цепляюсь за старые обиды?! Нет! Саймон пытается меня уколоть побольнее в целях самозащиты. Что поделать, если я родилась с отличной памятью?!

Тетя Бетти первой сказала мне, что у меня фотографическая память, а эти ее слова укрепили меня в мысли, что нужно становиться фотографом. Она так сказала, поскольку как-то раз я поправила ее в присутствии посторонних, когда она пересказывала фильм, который мы смотрели вместе.

Теперь, когда я вот уже пятнадцать лет зарабатываю на жизнь, стоя за объективом камеры, я не знаю, что имеется в виду под «фотографической памятью». Я помню прошлое не как мельтешение бесконечной вереницы фотоснимков. Моя память более избирательная. Если спросить меня, по какому адресу я жила в семь лет, нужные цифры не всплывут перед глазами. Мне придется оживить в памяти определенный момент: жаркий день, запах свежескошенной травы, шлепки на ногах. Затем я мысленно преодолеваю две бетонные ступени, сую руку в черный почтовый ящик с глухо колотящимся сердцем и нащупываю… Где же оно? Где это дурацкое письмо от продюсера Арта Линклеттера, приглашающего меня принять участие в его телешоу? Но я не теряла надежды. Я подумала про себя: «Может быть, я ошиблась адресом». Но нет, вот они, латунные выцветшие цифры на ящике, 3-6-2-4, и ржавчина вокруг шурупов.

Вот что я помню чаще, не адреса, а боль – застарелый комок в горле из-за убеждения в том, что мир обвинял меня в жестокости и пренебрежении. Это то же самое, что злопамятность? Я так хотела стать героем шоу «Дети говорят ужасные вещи». Это был детский путь к славе, я жаждала еще раз доказать матери, что я особенная, несмотря на Гуань. Мне не терпелось заткнуть за пояс соседских ребятишек, заставить их беситься оттого, что я получаю больше удовольствия, чем они когда-либо. Катаясь на велосипеде по кварталу, я фантазировала, что выдам, когда меня наконец пригласят на шоу. Ну, я бы рассказала мистеру Линклеттеру о Гуань всякие просто смешные вещи, например, когда она ляпнула, что любит фильм «Юрк Тихого океана». Линклеттер поднял бы брови и скривился.

– Юрк? Оливия, твоя сестра имела в виду «Юг Тихого океана»?

Зрители в зале били бы себя по коленям и ржали, как лошади, а я, светясь детским удивлением, сидела бы с милым выражением лица.

Старина Арт всегда считал, что дети – наивные ангелочки и не знают, что говорят ужасные вещи. Но все участники шоу на самом деле отлично понимали, что творят. Иначе зачем было упоминать настоящие секреты – о том, как они играют в «доктора», как крадут жвачку и журналы о бодибилдинге из мексиканской лавки на углу? Я знала детей, которые делали подобные вещи. Как-то раз такие вот детишки навалились на меня и, пригвоздив своим весом мои руки, дружно мочились на меня, гоготали и орали: «Сестра Оливии тормознутая!» Они сидели верхом на мне, пока я не разрыдалась. Я ненавидела Гуань и себя.