Чтобы успокоить, Гуань отвела меня в кондитерскую. Мы сидели на улице и лизали шоколадное мороженое в вафельных рожках. Капитан, собачонка, которую мама спасла из пруда, а Гуань окрестила, лежала в ногах, зорко ожидая капель мороженого.
– Либби-а, – протянула Гуань. – А что это за слово «термоснутая»?
– Тормознутая, – поправила я. Я все еще злилась на Гуань и на соседских ребятишек. Еще раз лизнув мороженое, я вспомнила обо всех случаях, когда Гуань тормозила. – «Тормознутый» означает «фаньтоу», это тупой человек, который ни черта не понимает.
Гуань закивала.
– Ну, то есть городит всякую ерунду в неподходящее время, – добавила я.
Гуань снова закивала.
– Когда ребята смеются над тобой, а ты и не понимаешь почему, – завершила я свое объяснение.
Гуань сидела молча очень-очень долго, и у меня в груди закололо от какого-то гадкого чувства. Наконец она спросила по-китайски:
– Либби-а, ты думаешь это обо мне – «тормознутая»? Только честно!
Я слизывала капли мороженого, стекавшие по стенке рожка, и не смотрела ей в глаза. Я заметила, что Капитан тоже внимательно за мной наблюдает. Гадкое чувство нарастало, и я, шумно вздохнув, пробубнила:
– Вообще-то нет.
Гуань просияла и похлопала меня по руке, отчего я дико разозлилась.
– Капитан! – заверещала я. – Плохая собака! Хватит попрошайничать!
Пес съежился.
– Он же не прошайничает, – сказала веселым голосом Гуань, – а просто надеется. – Она похлопала Капитана по заднице, а потом подняла рожок над его головой. – Голос по-английски! – Капитан чихнул пару раз, а потом издал два глухих «гав-гав», и Гуань дала ему лизнуть мороженое. Затем она скомандовала по-китайски: – А теперь голос по-китайски!
Капитан дважды звонко тявкнул, за что был снова вознагражден мороженым. Он лизнул разок, потом другой, а Гуань ласково говорила с ним на китайском. Меня это зрелище бесило, однако такая тупость несказанно радовала и ее, и собаку.
В тот вечер Гуань снова пристала с расспросами про то, что сказали те хулиганы. Она так мне надоела, что я решила, что Гуань и впрямь тормознутая.
* * *
Либби-а, ты спишь, ой, прости, прости, спи, неважно… Я просто хотела снова расспросить тебя про то слово. Но ты уже спишь, так что, может, завтра после школы…
Забавно, но я один раз подумала так про мисс Баннер. Она ничегошеньки не понимала… Либби-а, ты знала, что я учила мисс Баннер говорить? Либби-а? Прости, прости, спи.
Но это правда. Я была ее учителем. Когда мы только познакомились, она лепетала, как несмышленое дитя. Иногда я смеялась, не могла сдержаться. Но она не возражала. Мы вдвоем очень развлекались, говоря всякие слова невпопад. Мы были словно два артиста на храмовой ярмарке: чтобы объяснить то, что мы имели в виду, использовали и руки, и брови, и ногой могли чиркнуть. Именно так она рассказала мне про свою жизнь до приезда в Китай.
Я расшифровала ее рассказ так. Она родилась в собственной деревне далеко-далеко на западе от Чертополоховой горы, за бушующим морем, мимо страны, где живут черные люди, мимо земли английских солдат и португальских матросов. Ее деревня была больше, чем все эти земли, вместе взятые. Ее отец владел множеством кораблей, которые бороздили моря и плавали в другие страны, где он собирал деньги, растущие, как цветы, и запах этих денег делал людей счастливыми.
Когда мисс Баннер было пять, два ее младших братика погнались за осой и упали в черную дыру, оказавшись на другом свете. Разумеется, мать хотела их найти. Перед восходом солнца и после его заката она надувала шею, как петух, и звала своих сыновей. Через много лет мать нашла ту самую дыру в земле и провалилась на тот свет.
