Ты одна за моей плащаницей,
Как Мадонна с Голгофы, пойдешь;
И забрызгает грязь колесницу,
И подол твой, и блески калош.
Простынями больной потаскушки
Всё увешает небо февраль;
И лабазы, трактиры, избушки
Площадными словами печаль
Безысходную встретят малютки,
Что рыдает за гробом навзрыд;
И булыжник дорожный для шутки
Ей в подошвы вопьет свой гранит.
И не будет цветочков на крышке…
И в наемной карете пастор
И босяк в шутовском сюртучишке,
С треуголкой и факелом, взор
Ненадолго от черных шалевок
Отвлекут, меж которыми спит,
Как и в жизни смирен и неловок,
Беспредельности жалкий пиит.
И не станут звонить колокольни,
И венков с эпитафией нет,
И старушке протявкает школьник:
То непризнанный, видно, поэт!
Ты одна за моей плащаницей
Поплетешься на тесный погост;
Но не будь там подбитою птицей
И скажи мне с улыбкою тост.
И скажи мне: Как рада я, Толя,
Как я рада теперь за тебя,
Что твоя прекратилась неволя,
Что ушел ты безумно любя.
Ты расскажешь лазоревой маме,
Что оставил сестрицу одну,
И за мною она с васильками
Голубыми отправит весну.
И ты выйдешь мне к двери навстречу
Лучезарным серафом Отца,
Поцелуем тебе я отвечу, —
И блаженству не будет конца!
