Вспыхнули угли в очаге – быстрое синеватое пламя заплясало перед глазами, свиваясь в видения гораздо более яркие, чем грезы о хрустальном дворце.
– Крепость. Я вижу черную крепость.
В грохоте барабана никто не услышал ее слов.
Неприступная твердыня мрачной громадой поднималась над болотами; стены ее из желтого некогда известняка изгрызла сырость, они почернели, осклизли, кое-где покрылись зеленым налетом мха, кое-где слоились и осыпа́лись. Тяжелый подъемный мост был перекинут через ров, который загнил и зарос тиной, продолжая, впрочем, еще надежней защищать крепостные стены: через него нельзя было перебраться ни на лодке, ни вплавь. Насыпной холм просел под тяжестью стен, расплылся, как кусок сырого теста, но башни крепости все равно смотрели далеко за горизонт, направив жерла пушек на подступы к стенам. Кто знает, может быть, стены ее почернели от щедро пролитой на них крови?
Кровь лилась на стены вместе с кипящей смолой, крючья цеплялись за камни бойниц и поднимали приставные лестницы – люди рубили веревки, отталкивали лестницы от стен; топоры проламывали плоские блестящие шлемы – сабли вспарывали животы; стрелы тучами летели из-за стен вниз – арбалетные болты выбивали из стен куски камня. Рухнули тяжелые ворота, толпа хлынула внутрь – с лязгом упала кованая решетка, преграждая толпе путь назад, и смола кипела на лицах и плечах, и горящее масло лилось на плоские шлемы, и стрелы пробивали доспехи навылет, выплескивая кровь из ран на стены. И реял над воротами стяг с белой совой, раскинувшей крылья, – хищная птица словно искала жертву с высоты своего полета.
Хищные птицы питаются мясом – темной ночью белой сове привезли целую телегу человеческого мяса. И равнодушные мясники на куски рубили раздутые трупы, и летела черная смерть за стены города, и шлепками прилипала к брусчатке…
Бой барабана смолк в мгновенье, только эхо осталось витать под потолком – развалины черной крепости пожирало болото, и только тени прошлого бродили меж руин да порастала зеленым лишайником гранитная брусчатка.
– Ты чем думал? – орал отец, все еще перекрикивая гром барабана.
Спаска оглянулась: он держал Чернокнижника за ворот плаща, прижимая к стене. На лице Чернокнижника не было страха – только равнодушие.
– Ты чем думал, я тебя спрашиваю? Даже Ягута такого паскудства не делал! Она же дитя!
– Успокойся. – Чернокнижник брезгливо оттолкнул руку отца. – Можно подумать, я ясновидец. Детка, ты что-то видела?
– Я видела черную крепость, – ответила Спаска. Сердце билось спокойно и ровно.
– Она видела падение Цитадели. Она… – Отец задохнулся.
– То есть не межмирье? Жаль.
– Она видит гораздо дальше, чем просто межмирье. Она… снимает кожу с времен… Ягута никогда при ней не бил в барабан, никогда!
– К сожалению, чтобы принимать энергию добрых духов, надо выходить в межмирье, а не снимать кожу с времен.
– Я умею выходить в межмирье, – тихо сказала Спаска. – Только здесь нельзя… Здесь дверь далеко…
– Что? Ты уже встречалась с добрыми духами? – Милуш подлетел к ней коршуном.
– Да. Мне не надо барабан. Мне надо танцевать. И надо дудочку.
– Дудочку? Дудочку… – Милуш задумался на секунду, а потом схватил Спаску за руку и потащил к двери. – Пошли. Во двор пошли, раз тут дверь далеко.
– Куда? – Отец взял Спаску за другую руку. – Там дождь! Холодина!
– Ничего, обсохнет.
Во дворе шел снег – настоящий белый снег. Он падал на мощенную камнем землю и не таял.
