Смущённая и немного расстроенная Я свернула на какую-то улочку, потом на следующую и попала в квартал старой застройки с кривыми проулками, булыжной мостовой, низкими цветными каменными домами, коваными решётками, зелёными двориками. В таких кварталах приятно гулять и приятно жить, здесь так уютно и спокойно. Однако, как назло, лишь только Я приободрилась, в следующий момент она оказалась в маленьком тёмном рассечённом сквозняками дворе-колодце с грязно-белыми стенами и будто вступила в ледяную пещеру. В одном из углов пряталась скульптура, которую в первый миг Я приняла за трон, но уже в следующий она поняла, что рассматривает памятник плахе. Я отшатнулась и побежала прочь. Погнавшее её чувство было сродни страху, заставляющего сходить с ума лошадей, и одновременно пьянило, давало ощущение небывалой, беспечной свободы. Люди оглядывались на Я, но это не имело для неё значения.
В конце концов она налетела на человека, выходящего из дверей небольшого домика. Поймав Я, он одобрительно кивнул головой:
– Вы не зря так спешите, дорогая!
Я пришла в себя и огляделась; она теперь была в совершенно не знакомой ей части города, ни капли не похожей на кварталы, в которых она когда-то так часто бывала. Человек, вступивший с ней в разговор, был немолод, росл и упитан, просто одет, а его лицо постоянно сохраняло выражение школьника, задумавшего очередную проказу.
– Да, не зря. Хэнс был не просто художником, он был гением! Сгорел на работе…
Сокрушённо покачав головой, человек хитро взглянул на Я:
– Кстати, картины продаются.
Я только теперь заметила, что стоит в дверях маленькой картинной галереи и что в окне вывешено объявление о выставке работ Хэнса Эндера. Это имя ничего не говорило Я.
Человек между тем уже отошёл от дверей и сделал Я приглашающий знак.
– Хэнс был моим лучшим другом, – со слезами в голосе сказал человек, и Я точно поняла, что он врёт. Странно, но именно это побудило её всё-таки зайти внутрь и посмотреть картины.
Хэнс Эндер возможно и не был гением, но имел талант и оригинальный стиль. Первое, что приходило в голову при взгляде на его картины: они красивы. Они привлекали не блестящей красотой, которая часто сродни мишуре, а обаянием, наделяющим вещь подобием души. На них было приятно смотреть, как приятно смотреть на падающую воду или дрожащий огонь.
В последнем зале висело единственное полотно – на противоположной от входа стене, так, что постепенно приближаясь к картине, посетитель всё сильнее чувствовал её особую, слабо объяснимую притягательность. Казалось, она дышала вместе со смотрящим на неё, она была живой.
– Портал, – прошептала Я. Изображение на картине и правда больше всего напоминало портал, пусть и выглядело лишь как дыра в стене – старой, поросшей травой, каменной кладке с потрескавшейся синей штукатуркой. Стена занимала почти всё пространство картины, оставляя сверху узкую полоску бледно-голубого неба, а дыра была неправильной формы, будто кто-то вынул пару камней. И сквозь получившийся проём проникал свет, болезненно-белый, не слишком яркий, чужой.
Чем больше Я вглядывалась в белое пятно, тем дальше проникал свет: сначала он обесцветил картину, потом добрался до рамы, начал расползаться по залу. Я смотрела на это, не двигаясь, ожидая, пока свет затопит всё. Вскоре так и случилось, и она окунулась в бесконечное неяркое нечто.
Я оглянулась вокруг, улыбаясь, и стала Гердой.
