Гавриков понимающе покивал, простив убогой «сосунка», и посоветовал буйную бабушку держать все же дома, что я клятвенно и пообещала исполнить.
— И дернул меня черт вас к морю тащить! — бурчала я, пока под провожающие взгляды отдыхающих и местных, везла через всю площадь Сандру.
— И повезешь! — смеялась бабуля, высовывая язык и тараща глаза, специально пугая прохожих.
— Не повезу!
— Повезешь!
— Нет!
— Да!
— Вот сволочь!
Я резко притормозила. Нет, это уже ни в какие ворота. Бабуля моя уж слишком в образ вошла, теперь уже и меня оскорбляет.
— Да что вы себе позво...
— Тс...
Мы как раз подходили к дому, и Христофоровна указывала пальцем на соседа, нас в данный момент не замечающего, зато с упоением, бросающим за забор странное содержимое темного цвета.
— Ты погляди, что творит, ирод окаянный! — заорала она.
Николаич в долгу не остался, крикнул в ответ:
— Ведьмы! — И принялся неистово крестить нас, но не удержался и под собственные визги вновь полетел вниз, с лестницы.
— Ну ничему жизнь не учит... — вздохнула я и повезла бабушку домой.
2. 2
— Нет, надо с этим гадом что-то решать, — задумчиво пробормотала Христофоровна, глядя на соседский дом в окно с большой тоской.
Я покачала головой, досадуя на Николаича с его манией величия и неутомимой жаждой разделять и властвовать. Будь его воля, он бы давно нас турнул из дома и жил бы себе в удовольствие на огромных площадях, словно барин. И откуда только в людях такие замашки? Что ему на своих шести сотках не живется, а? Ведь один, один как сыч, ну много ли мужику надо?
И самое главное ведь что? А то, что он бабулю мою донельзя расстраивает, а ей расстраиваться ну никак нельзя.
— Ну что мы с ним решить-то можем?
— Надо его как следует протрясти, словно старое белье. Авось, что где и выпадет.
— Шутите? Что там у него выпасть может? — хохотнула я, и Сандра тут же укоряюще ответила:
— Ну уж точно не то, что ты подумала!
— И ничего я такого не думала!
— А! — она махнула на меня рукой и отхлебнула, оказавшийся слишком горячим, чай. О чем, кстати, тут же не преминула доложить.
— Дуть надо! — на автомате огрызнулась я, занятая совсем другими мыслями, — Ну что там такого у Николаича? Максимум пристрой незаконный. От этого гада ничего хорошего ждать не приходится.
— Нет уж, помяни мое слово! Мужик он зажимистый. У него аль налог не уплочен, аль счетчик залеплен, аль что-нибудь не то да не туда присоединено! Вот те крест!
— Что это вы на старославянский перешли?
— Ехидна!
— От ехидны слышу!
— Ты мне! — замахнулась Христофоровна полотенцем и даже с кресла своего вскочила, но тут же опомнилась и, стеная и охая, плюхнулась обратно. — Совсем меня не бережешь! Вот помру я, куда ты пойдешь, такая бестолковая?
Я закатила глаза и принялась убирать со стола, попутно слушая бубнеж Сандры и придумывая себе развлечения на день.
Впрочем, с развлечениями в моей жизни не густо: дом, море и Христофоровна. А нет, погодите... чуть Николаича не забыла.
Пока думала-гадала, как следует поступить и в чем смысл жизни, конкретно моей, а не в общепринятом, вдруг раздался стук. Я, уверенная, что это соседка Маша принесла обещанное молоко, рывком распахнула входную дверь и обомлела. Уверяю вас, вы бы тоже рот открыли от такой красоты. Прямо передо мной, улыбаясь во все белоснежные тридцать два зуба, стоял Аполлон Бельведерский, не иначе. Высокий блондин с ясными голубыми очами, опушенными длинными черными ресницами, протягивал мне два бидона молока, затейливо поигрывая мышцами груди.
