Стражи Арктиды - страница 54

– Судьба, так ты долго будешь присматриваться к этому охляку? – заворчал Янг.

– Для меня он – росс с вибрацией ария. К скалам плыть долго, все вспомнит…

– Зачем, дура, я с тобой связался?! – возопил Янг. – Вместо дела ты подвигнешь его на воспоминания? Ага, – хитро оскалился, – ты решила, что от своих воспоминаний он вскарабкается на берег и раздолбает башку о глыбу. Приемлемо!

– Я знала, Янг: ты изрядный отморозок, но ты еще и придурок. Какой берег? Там отвесные скалы, на берег ему не выбраться. Капкан!

– И что, кровушка? – плотоядно засопел Янг. – Он не нашей Иерархии – мочи его!

– Хочу взглянуть на фрагменты его жизни. Не надо было умыкать меня…

– Но-но, заткнись! Шеф замордует, не раздражай его. Он не просто Великий Нанас, дура! Он мой непосредственный начальник. Вот ухоркаю Лаврака… Сам Люцифер с Великим Нагом узрят. И они обломали зубы о его коды. Дознавай, Судьба. Давай фрагменты… Но не забывай – ты в шрастре Ада, и кто тут хозяин…

Проплыл около километра, азарт остыл. В душу закрадывалась какая-то жуть. Над ним нависали черные отвесные скалы, страшные в своей невозмутимости, недоступные пониманию своей мрачной – до неба – громадностью. Они обступали его со всех сторон, гнали прочь, а он, микроб, плыл и плыл в поисках их чрева – расщелины. Где-то тут она должна быть, рыбаки сказывали. Эта расщелина его донимает в видениях. Ну и гиблые места, случись что – пальцем негде зацепиться, берег не спасет.

В памяти вдруг возникла девушка лет пятнадцати, скамейка, сирень. Натка… Доченька Разумовского. Она никак не могла возникнуть в его памяти просто так, мелькнуть каким-то незначительным видением. Глаза у девушки зеленоватые, дерзкие, капризные, властные. А вот его глаза под маской увлажнились, защемило, затрепетало что-то в сердце. Натка такая же дочь Разумовского, как он сын своего замытаренного отца Николая Васильевича Семиокова, вечно что-то изобретающего. Потом неправедный суд и… смерть. Мать продержалась чуть дольше. Любили они друг друга, отец вывез ее, доярку, из совхоза, когда их, шефов, в очередной раз погнали на поле. Приемный сын успел выучиться, до поры до времени лишь интуитивно напрягался, когда звучали слова: Космос, Гиперборея, Тонкий Мир, экстрасенс, боги, раса рептоидов. Пока не начала просыпаться память. Натка была для него соседкой, симпатичной девчушкой, правда не по годам циничной и самоуверенной.

– Эй, Семиоков, сломай сирень. Мне.

– Просто так? Нельзя.

– Можно.

– Глупости. Просто так – свинство.

И тут же сам себя поймал на этом роскошном, исконно процветающем – свинство. Хорошо звучит, широко, но вместе с тем и упруго. Его упразднили, а Разумовский, приложивший к этому руку, позвонил: «Какое свинство! Семиоков, при твоих заслугах…» – ехидно зашуршал смешком, давая понять, что все еще впереди, ты молод и еще уразумеешь, кто в этой жизни хозяин. Именно так – хозяин. Лиц при этом много, но они спаяны одним припоем, одной ипостасью, а кодексы морали и светлые заботы о процветании России – потом, как-нибудь, главное – не допустить бунта, плебс ведь не хочет быть плебсом.

– Семиоков, ты чего такой хмурый? – не отстает Натка. – Павка тебя затрахала? – презрительно одарила незабываемым взглядом. – Как ты мог жениться на этой сучке? Ради чего? Чтобы протолкнуть усовершенствованное изобретение отца… Протолкнул? И я, и моя мама Катя тебя предупреждали – присвоят и вытрут об тебя свои высокочтимые ножки. Убеждаешься? А сирень мне не сломал… Это совсем плохо. Я папе пожалуюсь, а он и так тебя костит. А мама Катя призывает его к совести. Представляешь? А когда я их спрашиваю, что такое совесть, они молчат. А потом, когда папа рассердился и ушел, мама Катя мне объяснила, что совесть – это ориентир, компас твоего кораблика по имени жизнь, особенно в жизни, которая после смерти. Представляешь? – застыла взглядом. – Совесть – это надматериальное. Семиоков, папа сказал, что ты надматериальный придурок. Я тоже надматериальная и придурочная, но ты старше, я надеялась на тебя. Я надеялась на тебя! – надрывно взвизгнула. – А ты, значит, решил сыграть по их правилам?