Алк начал биться лбом о стенку СИЗО. В голове шумело, хотелось выть.
– Хватит! – схватили за волосы. – Слушай Папу.
Папа сердобольно погладил «внедренца» по затылку, наклонился, взглядом дурного гипнотизера всмотрелся в глаза и напыщенно произнес:
– Говори. Папа тебя слушает. – А он тупо молчал. – Возьми, – протянул дурно пахнущую, липкую от потной ладони, коричнево-лоснящуюся жвачку. – Папа – не шкурка сквалыжная, сковырнул с языка, а ты костоломишься. – Папа усмехнулся, схватил молодого за волосы, запрокинул голову и сунул в рот кусок ханки. Уголовники приняли Алка за наркомана, абстиненцирующего без дозы.
Урки загалдели:
– Обалдел, обалдел от везухи. Клади в пасть, а то отгребем. Га-га-га!
Осторожно облизнул суррогат, тяжело дыша, но тут же рвотно-горьковатая дурь забила дыхание, и он сплюнул. Тотчас к сгустку бросился один из окружавших Папу и засмоктал, втягивая в себя зеленоватую слюну, закатывая глаза.
Уголовники загудели, двое тут же схватили росса за волосы, больно запрокидывая голову. Папа одним вялым движением кисти остановил их.
– Мужику втолкуй, – указал на него какому-то заморышу. – Видать, власть – во ему, – чиркнул ребром ладони по горлу. – Убивается. Пожалеем слабачка. А этого, – ткнул носком шлепанца давившегося слюной терпилу, – отпетухарим.
Молодой, пуская по бороде бурую слюну, заикал, нервно хихикая.
В камере было душно и смрадно. В два яруса шконки, в углу параша, железная дверь с окошком. Вонь, запотевшие стены, грязь. Заморыш со степенным превосходством изрек:
– Хмырек, пахан – твой первейший адвокат, поможет. А ты при случае благодарствуй. Тебе, салага, следак навешает помои на уши. Но ты Папу обидел.
– Чем я успел его обидеть? – удивился.
– Папа от всей души, от себя оторвал… А ты плевать? Не требуется, поблагодари, верни. И тогда чуки-пуки. А мудак, видал, захалявил – этому будем делать. Ты, зеленка, можешь извиниться. Поклонись Папе, попроси прощения. Иначе…
И тут кланяться? Бесконечно кому-то кланяться и задабривать.
Медленно приподнял за шкирку заморыша.
– Жучок! Настоящие волки… – И отшвырнул от себя урку.
А дальше началась чертовщина. В изнеможенной ярости росс лишь вскинул руки, а пахан сам по себе взлетел почти к потолку, падая, проломил ржавые нары и, скатываясь на пол, жутко завизжал, синея лицом. Урки в бессознанке онемело пятились, а потом дернулись к решетке, пытаясь выскочить в окно.
– Бык?! – первый пришел в себя Папа. – Восемнадцатый. – И захромал к параше.
Содержимое его прямой кишки стало достоянием камеры. Вонь стала невыносима.
(Карамышев, ты печатаешь? Ничего не упрощай в угоду «тонких» натур. Так было. Ты сейчас сам арестованный. И чего от тебя хотят? Полной информации? Так и выдай им!)
Алк изрыгнул содержимое желудка, инстинктивно рванулся к двери – закрыто. Но рвота давила. В этот момент приоткрылось окошко, содержимое желудка стало достоянием хари любознательного коридорного. Он влетел, распаленный, замахиваясь дубинкой, но задохнулся и, «вэкая», вылетел в коридор. А пахан невозмутимо насиловал свои кишки и парашу. А тут подошли контрольные органы, две прокурорские дамы в синих пиджаках и начальник СИЗО. Нарвались на вертухая, уличая в самогоноупотреблении. Тот, изрыгая в угол содержимое своего желудка, тыкал дубинкой на дверь камеры. Молодая прокурорша, наученная смело глядеть в глаза преступности, вбежала в камеру и… начала сползать по косяку двери. Повидавший виды хозяин СИЗО оттащил ее.
