Там до сих пор было немного сена, на котором лежал старый матрас. Устроившись на нём, Лёнька ждал возвращения папы и предстоящего нелёгкого разговора, всячески выдумывая оправдания своему поведению.
Но от этих раздумий в его голове только крутились невесёлые мысли. И он всё чётче понимал, что полностью неправ и оправданий ему нет.
Вскоре он услышал, как в доме раздались весёлые крики братьев, означавшие, что они радуются приезду папы.
Лёнька слез с сеновала и направился к дому.
Войдя в дом, он увидел стоящего в коридоре папу, которого с обеих сторон обнимали братья, и маму, как-то рассеянно стоящую в стороне.
Папа окинул Лёньку радостным взглядом.
– А, сынок! Здравствуй, родной! Иди, иди сюда, я тебя обниму, – протянул он руки к нему.
Но тот от этих слов замешкался, и выражение радости на лице папы изменилось. Он в недоумении посмотрел на сына.
– Что случилось? – как-то настороженно произнёс он и взглянул на маму.
– Случилось, – горестно выдохнула мама.
Ничего не понимая, папа стоял посередине коридора и смотрел то на маму, то на Лёньку. Братья, увидев, что настроение папы изменилось, тоже отошли от него.
– Что случилось-то? – уже настороженно спросил папа, глядя маме в глаза.
Он всегда так беспокоился о её здоровье, так оберегал её от всяческих стрессов, что любое изменение в настроении мамы его сильно огорчало. И для того чтобы восстановить её спокойствие, он предпринимал множество усилий, даже если это шло во вред его собственному здоровью.
Поэтому известие о том, что мама расстроена, его сразу вернуло из состояния эйфории и радости от встречи с семьёй в реальность.
Мама ещё раз посмотрела с обидой на Лёньку и, протянув папе руку, потянула его в спальню.
– Пойдём, я тебе всё расскажу, – тихо произнесла она.
Когда дверь в спальне закрылась, Лёнька почувствовал себя самым несчастным человеком на свете.
«Что-то сейчас будет?» – прокралась в его мозг трусливая мыслишка.
А того, что произойдёт, пришлось ждать очень долго.
Порой из-за двери спальни неслись то всхлипывания мамы, то папин раздражённый бас, то стояла тревожная тишина. Но вот громкие разговоры утихли, и слышался только папин рокочущий бас, который всегда влиял на маму как успокаивающее средство.
Наконец дверь открылась, и папа прошёл на кухню. Там послышался жалостный скрип стула, на который он сел, и по дому разнёсся запах папиросного дыма. Через некоторое время прозвучал рык, не предвещающий ничего хорошего:
– Леонид! Иди-ка сюда!
Лёнька, как обгадившийся пёс, на полусогнутых ногах просочился на кухню и встал у косяка двери, опасаясь пройти дальше.
Папа сидел за столом и, не глядя на вошедшего Лёньку, курил. Докурив папиросу, он из-под густых бровей грозно взглянул на сына. Такой взгляд ничего хорошего не предвещал.
Если бы это было лет десять назад, то Лёнька был бы порот нещадно. Но с тех пор папа не прикасался к нему и пальцем, только при особых провинностях вёл с ним разговоры один на один, не вмешивая туда маму.
Эти разговоры были похлеще, чем порка, и надолго запоминались Лёньке.
Вот и сейчас он ждал, что с ним начнут душещипательную беседу и будут рассказывать ему, какой он нехороший и что надо будет ему сделать, чтобы загладить свою вину перед мамой.
Но ничего такого не произошло.
Папа уничтожающе посмотрел в сторону сына и чуть ли не прорычал:
– Всё! Хватит издеваться над матерью! Я не верил, что мне рассказывали про тебя, думал, что наветы, а оказалось, что всё – правда. И эта правда оказалась даже страшнее, чем я себе представлял. – Он сделал паузу и, усмехнувшись, таким же строгим голосом, но уже с издёвкой продолжил: – Ты же у нас взрослый парень! Ты же у нас всё можешь! И девок по кустам обжимать, и водку с дружками лакать, и на мать наплевать. Поэтому я с тобой антимоний разводить не буду. Завтра же поедешь в тайгу!
