Может быть, разговор на том и закончился бы, но, прощаясь, англичанин внезапно взял ее под локоть, отвел в сторону и, наклонившись, касаясь лбом ее волос, на чистом польском языке произнес:
– Шут королевского двора Англии просил передать слова, которые он невзначай услышал: польскому королю не стоит вступать в конфронтацию с понтификом, это опасно, – и нахальным образом, отбросив прядь волос женщины, губами коснулся мочки ушка.
София на миг потеряла обладание, а когда пришла в себя, за нахальным англичанином уже закрылась дверь.
Сейчас, закрыв глаза, она будто вновь почувствовала прикосновение губ того грубого мерзавца. Внутри закипали злоба и отвращение, а с ними рождались проклятья в его адрес. Как он мог совершить такой ужасный поступок, она же не уличная женщина, с которой можно обращаться как угодно! От таких мыслей на глаза стали наворачиваться слезы. София, взяв со столика платочек, стала вытирать невидимые капельки, потом, смочив платочек, вытерла им мочку уха. Пусть знает нахал: она не оставит никаких его следов на себе. И стала придумывать различные способы мести. Чем больше их рождалось, тем явственней в ней возникало тайное желание грубого его объятия…
Ее грезы прервались напоминанием доверенной служанки о предстоящем бале в королевском дворце, и сразу же вспомнились слова того наглеца о королевском шуте.
Как ни старалась София забыть пресвитера, доставившего ей в жизни немало счастливых и радостных минут, это никак не удавалось. А всему виной были навязчивые монахи монастыря, настоятель которого так удачно устроил ее брак с овдовевшим вельможным шляхтичем Сикорским, влиятельным в иностранном ведомстве короля, обеспечив тем самым ей, дочери и сыну безбедную жизнь. Во время посещения одного из богослужений в костеле к Софии уважительно отнесся ксендз, любезно поприветствовав новую знатную прихожанку, и представил ей молодого священнослужителя с напутствием оказывать всякое покровительство от Святой церкви. И передал молитвенные слова такой смиренной и целомудренной пани и надежду на поддержание тесных уз с монастырем, монахи которого молятся за ее здравие. С тех пор встречи со священнослужителями и монахами происходили довольно часто. Они высказывали просьбы и поручения, связанные с ее возможностью пообщаться с новыми знакомыми, расспросить невзначай о некоторых влиятельных подданных в окружении короля. На одной такой встрече монах попросил Софию, если она услышит какие-либо разговоры о дворе короля, рассказывать о них мужу. Вначале она делала вид обиженной особы из-за того, что ее заставляют заниматься сплетнями и сплетничать самой, но постепенно втянулась в такой образ своей новой жизни. Ее негромкий голосок и задорный смешок стали часто слышны в кругу почтенных дам и вельможных шляхтичей. София старалась не вникать в суть просьб монахов и ксендза, ей это было забавно, а их выполнение стало приносить удовлетворение.
Появились у нее и новые увлечения. В своем муже она разочаровалась, он ей изрядно надоел, но что делать слабой женщине, если ей уже почти сорок и она полностью зависит от этого жирного борова, который так ужасно храпит ночью, оставаясь с ней в почивальне? В такие минуты страданий ей становилось нестерпимо жалко себя, хотелось громко зарыдать, убежать от этого человека. Когда же она успокаивалась, возникали греховные мысли. Их приходилось с грустью отпускать: вокруг столько молоденьких паненок, с которыми ей уже не соперничать. От этого становилось еще тоскливей.
