Разумеется, я сразу поняла, что он намекал на кладбище – не слишком ли много он позволяет себе, этот всего-навсего Почтальон? Однако не подала и виду, что меня как-то встревожила его зловещая шуточка.
– Уж вы, пожалуйста, – начала я, как завзятый проситель, – Евгений…
– Семеныч, – подсказал он, и даже пуговицы его металлические блеснули холодно.
– Пожалуйста, Евегний Семеныч, отправьте мое письмо побыстрее, это очень важно!
– Хм… а ведь я, кажется, разъяснил обстановку. Что это никак не может зависеть от меня. Вот установится антициклон, тогда посмотрим.
Точно приговор мне зачитал. Мы с ним к тому моменту совсем уж в темноте сидели, вернее, он-то сидел, а я стояла. В довершение ко всему, где-то под кушеткой опять заскулил щенок.
– Симпатичный у вас щеночек, – подхалимски сказала я, чтобы хоть как-то разрядить эту мрачную атмосферу. – У вас, говорят, еще были…
– Были, верно, да все издохли. Один вот остался. А кто говорит об этом? – он оторвался, наконец, от блокнота и поглядел на меня.
– Прасковья Егоровна. Что ж они… заболели? – неуместно улыбнулась я, но уж так хотелось расположить его к себе – ведь от него теперь все зависело!
– Почти… почти что заболели, – даже сквозь очки я чувствовала его пристальный взгляд. – Я лишь немного помог им.
Что-то странное было в его словах, а между тем скулеж за кушеткой становился все отчаянней.
– А, вообще-то, я очень уважаю собак… Вот недавно прочел, забыл в какой газете – ведь столько газет через меня проходит – о том, как собака спасла хозяину жизнь, да! Он вывел ее на прогулку, а сам вдруг упал – сердечный приступ, как потом выяснилось. И что же? Собака стала лапами массировать ему грудь, и, причем, по всем правилам, – и спасла! Фью-ить, фью-ить, Черныш, ко мне!
Щенок не отозвался, но притих. Мне пора было уходить.
– А не желаете ли взглянуть? – вдруг спросил он, но как-то не совсем уверенно и опять перейдя на "вы".
– На что?
– Да так… приспособленьице одно, я думаю, лучше самому показать, нежели потом люди будут невесть что разбалтывать. Вот уже донесли про щенков, а казалось бы, кому какое дело? Щенки ведь были мои. Пройдемте-ка сюда…
Он провел меня за дощатую перегородку, которой у него отделялся от комнаты чулан – вместо обычной занавески. Кроме стола, лавки и ведра с водой здесь ничего больше не было, никакой даже посуды. И хотя по предназначению это была кухня, показалось, что здесь не только не ели, но и не готовили никогда.
– Вот, – он кивнул куда-то в угол.
В темноте я не сразу разобрала, что там такое было в этом углу, и даже когда он подсветил мне спичкой (не включая почему-то света), все равно не могла понять. На неметенном полу среди окурков стояло нечто, напоминающее прялку, похожая валялась у Прасковьи на печи – две доски, закрепленные одна с другой под прямым углом. Только тут на вертикальной доске был зачем-то приделан крюк…
– Вот сюда продевается веревка, – пояснял он тем временем, как мне показалось, даже довольный моим замешательством.
И только когда он, действительно, вытащил откуда-то веревку и приделал ее, до меня вдруг дошло, что это было ничто иное, как… виселица!
Игрушечных только размеров…
Он еще долго и горячо что-то объяснял, прикреплял, подправлял, подставил деревянную какую-то чурочку, но слова его долетали до меня словно бы издалека.
– Безотказное устройство. Мы ведь не в городе находимся, где предусмотрена должность ветеринара, который, пусть даже за деньги, но гуманно усыпляет животных… А как еще, каким способом проделать такую, можно сказать, эвтаназию для небольших еще, но уже не слепых щенков? Что, оставить их помирать с голоду? Зарплата почтальона в наше время столь невелика, что я и сам, безо всяких собак, едва свожу концы с концами… Ну, купишь папирос, карандашей, батареек – и уж ничего не остается! А ведь им, как известно, надо мяса. Откуда ж я возьму им мясо?! Если вон даже и лампочки все перегорели у меня? В потемках живу, газету, бывает, только развернешь, а глядь – уж смеркается…
