Сухинские берега Байкала - страница 44

– Я, бывало, всем давала, сидя на скамеечке.

Не подумайте плохого, из карманов семечки.

Сестреницы Дарьи выдали приятным, тонально не сбивчивым на слух, двуголосьем:

– Пойдем плясать, на ногах баретки.Будем ноги поднимать, выше табуретки.

Наигрывая удало на трехструнном инструменте, не отстала от плясуний и Евдокия:

– Были с милым молодыми на море ходили.

Рыбу омуль добывали, и нужды не знали.

Наплясавшись и наголосившись частушками женщины, отпыхивась, и весело смеясь, гомонливо переговариваясь наперебой, возвратились и сели на лавку. После недолгой паузы молчания, Александра запела с отрывистым ударением в песенном междусловие:

– Поехал казак на далеку чужбин,

Легким невероятно сильным, особенно в обертонах возникающих из самых низких звуков, ведет она слова этой песни, то понижающее где-то до глуховатого полуголосья, то вскрикивающее почти до металлического звона:

– На добром коне он своем вороном!

Такому её выразительно-звенящему голосу, вероятно где-то даже ближе к меццо-сопрано присоединились, не менее красиво подпевая и остальные:

– Родную сторонку навеки покинул, чужую девицу он там полюбил!

Едва смолкло пение и этой песни, как Елена умиленно взглянула на Евдокию:

– Евдокиюшка…, а ты бы завела песню…, про ету, как ее, страшенну бурю на Байкале.

– Ну, што ты девонька, ето ж старинная песня, мужитска, поется она бяда как тяжело.

– Евдокия Дмитриевна…, но прошу тебя очень…, ты ж браво ее ведешь.

– Спой Евдоха не упрямься, другой мужицкай голос те и в подметки не годитса – несколько заскорузло нудноватым тоном, поддержала невестку свекровь.

Прислонившись к забору, Евдокия отложила музыкальный инструмент и, набрав полно воздуха, объемно-бархатным голосом, звучащим от низов и до верхов глубоко, широко и густо, повела складно и певуче старинную песню байкальских рыбаков:

– На море лютует, ревет непогода. И ветер рвет парус, хлобыщет волна.

Бубнящее рокотно лились песенные слова из ее уст, рисуя жутковатую картину штормового Байкала, тягуче-тоскливо, под стать обезлюдевшей при омулевой путине деревне.

– Тьма ночи сгущается, буря терзает. Гром с неба разверзся, блестит молынья.

А чайки в смятеньях кричат и кружатся. И близок уж берег из каменных скал.

Рыбатскую лодку несут к нему волны. Как страшно, свирепо бушует Байкал!

Окунувшись сполна в рыболовецкую летнюю страду, жила в эти дни Сухая лишь одними ее заботами, согреваемая многообещающими надеждами на лучшее будущее.

Тыгульча с большой поспешностью возвращался из илэгир (пади) Илан Экнил. Сын китайского контрабандного золотодобытчика Ли Цзинсуна лечил от давнего недуга шамана Номоткоуля и упросил за хорошую плату для настоящих медицинских целей добыть медвежьи лапы и желчь. Однако следить зверя и становить ловушки с приманкой помешало дождливое ненастье, и ожидавший омулевого привала Тыгульча вынужден был отставить охотничий промысел. После ухода с охотничьей тропы Тыгульчи, шаман Номоткоуль сам взялся тропить охоту на медведя. Актэул и неизменный его напарник по охоте Курмукан, сопровождали шуленгу на отог, пребывающего в глубоких размышлениях. Бабтин Осип навязал ему кабально сделку, по которой Тыгульча, как наемный батрак обязался, с половины улова провести в Сухинском Подлеморье омулевую рыбодобычу всего лишь тремя сетевыми сплавами, арендованными у него. Это унижало самолюбие шуленги, а главное связывало по рукам и ногам его самостоятельные действия, как в тайге, так и на море. Но он пошел на такую сделку. Ранней весной рыбаки его стойбища, занимаясь подледным ловом, непредвиденно утеряли большую часть стенистых морских сетей, незаменимых, прежде всего в летнюю омулевую путину. Сети ставили для поимки нерпы, по ноздревато-водянистому, прохудившемуся люду. Ночью с юга налетел, остервенело Полуденник, промысловики спали в лодках, и запоздало отреагировали на то, как ледовое поле, сжимаясь в торосистые нагромождения, стало быстро разрушаться. Сделав в море, на глазах растерянных людей значительную подвижку, оно за считанные минуты широко распахнуло жуткую открытость, полой байкальской воды. В итоге к летней рыбалке Тыгульча фактически не имел ни одного стоящего сетевого сплава, да к тому же засуха и лесные пожары лишили людей его стойбища таежной охоты. Надвигающийся голод заставил пойти навстречу совсем не выгодным для него предложениям, выдвинутым Осипом Бабтиным.