Сухинские берега Байкала - страница 46

– Менд лючи – сорвалось у него добродушно с языка, и он учтиво подал руку Максиму.

– Я от Филантия с Оймуру приказчик. Ваш хозяин заказывал…, вот как велено вам привез.

– Пасиба, оннако, моя дольжён перба сбой хозяйка гобори, чито тбоя пирьвезла – и Уваул ответно поклонившись приезжим, двинулся вглубь стойбища.

От услышанного, Тымауль негодующее вскочил на ноги, догнал и обернул Уваула к себе:

– Ты чо здесь командуешь! Тут я за старшего, я главный и решаю, что делать, как быть!

Той же минутой, недобрым гневом сверкнув глазами на Уваула, он живо не по годам обернулся к русским и охватил их прищурено настороженным взглядом.

– Моя будим псё сама мотреть, чито баша бози на отога – недовольно проворчал он.

– Чо смотреть-то! Че привезли то и вам. Вот на этой телеге харчишки, а на второй, твоим же охотничкам зелье. Разгружайте! – и приказчик вначале было раздражено сломавший углом над глазами полудужье рыжеватых бровей, в мгновение изменился в лице. Как кот масленно прищурившись, он сменил тон недовольства на благожелательность и заговорчески, точно колдовски обворожительно, промурлыкал сладко и приятно:

– А на последней, прям таки…, ех какой лечебнай цимус!

– Чо така? – недоуменно переспросил Тымауль.

– Чо така, че така… – передразнил его Максим и добавил – спробуй, тавды и узнашь!

Эвенки несмелой толпой приближались к телеге, груженной деревянными бочонками, весом пуда по два каждый, поверх накрытые дерюжным куском холста. Максим обгоняя их, подбежав, откинул холст и принялся вырывать деревянный кляп у крайнего бочонка:

– Эй, ребяты, подать суды черпак! – молодцевато крикнул он своим спутникам, и вырвав наконец-то кляп, принялся наклоняя бочонок, разливать мутновато-белую жидкость в то и дело подставляемый черпак. Эвенки уловив летучий запах спиртного, сразу же оживленно загорготали на родном языке и каждый, отшагнув чуть в сторону, то звучно и смачно прицокивая, то бормоча невнятно, безотрывно и жадно вливали в себя содержимое черпака.

Не обидели себя и приезжие, но в отличие от аборигенов, русские к выпивке достали на закусь продукты, из числа предназначавшихся людям стойбища. На оживающий шум из чумов, из прибрежных кустов поспешили присоединиться к ним и другие члены отога, в том числе и небольшая орда очевидно никогда немытой детворы. Максим угощал самогоном всех, кто бежал, подходил к телеге, вплоть до подростков несовершенолеток. Детям он щедрой рукой разбрасывал сладости. Вокруг стоял визг и невообразимый ор опьяневших людей, когда на тропе к стойбищу показалась, только что проводившая в Кичелинду мужа Лэтылкэк. Увидев происходящее, она на время опешила, как вдруг кинулась стремглав в чум, и тем же мгновением, вооруженная берданкой предстала перед Столбновским, у ног которого с протянутой рукой ползала косматая, седая старуха Айголик, жена уже мертвецки пьяного и совсем недвижимо лежащего на земле старика Тымауля. Она, широко открыв беззубый рот, ревела протяжно, словно стонала или плакала навзрыд.

– Дай! Дай…, мене! – вырывалось из рта ее, полу оголенное содрогавшейся телом.

Максим, в который раз было щедро, протянул ей спиртное, но Лэтылкэк вскочив на те-легу, одиночным выстрелом выбила из его рук наполненный до краев черпак. Молниеносно передернув затвор и вогнав новый патрон, она уткнулась стволом оружия в его грудь.

– Русский, останови это безумие, иначе ляжешь здесь сам, и навсегда! – сказала она впопы-хах грозно и разъяренно на родном языке. И Максим, в миг побледневший, точно полотно белое, со всей очевидностью, понял все сказанное без перевода.