Сухинские берега Байкала - страница 50

И от того он сейчас, безнадежный и ограниченный тугодум, пребывая не очень-то в напряженных размышлениях, затуманено распутывающий на хмельную голову, как ему казалось, клубки какой-то всего лишь не совсем складной, но забавной ситуации, не заме-тил, как совсем неожиданно для себя, очутился на тунгусском стойбище.

Перед Яшкой, у самой кромки каменистого берега Байкала, предстала на берегу реки, все та же небольшая лесная поляна, где вчерашним днем Максим Столбновский, преднамеренно спаивал эвенков. Там мало что изменилось после вчерашних событий. На поляне по-прежнему валялся порожний бочонок из-под спирта, а рядом с ним, тот большой деревянный ковшик-черпак, из которого угощал тунгусов спиртом Максим. Далее на камени-стом берегу Байкала, все так же одиноко стояла, так и с не набранными сетями морская рыбацкая лодка. А в лодке на сетевом полотне, принакрывшись обрывком дерюги, мерт-вецким сном спал старик Тымауль. Его же старуха Айголик, с непокрытой неприглядно вскосмаченной головой седых волос, сидела почти у самого среза байкальской воды и насквозь промокшая от дождя, периодически взвывая по-волчьи, невнятно бормотала что-то на родном языке. Яшка решил было направиться к ней, но увидев, как по каменистому берегу к нему приближается человек, проворно спрыгнув с коня, пошел навстречу. Это был старик Уваул. Приблизившись вплотную, тот отвесил низкий поклон русскому.

– Менде лючи! – приветствовал он и, не дожидаясь ответа, справился – Тынэвэ ахилтана хэкухи вэ (вчера вечером водку), но ет огонь бода на отога тбоя бози…, была?

– Ты хто…, чудило?!.. – злобно и унижающе эксцентрично прервал его Сахалин.

– Моя? Не…, ет Уваул гэрбив (меня зовут) – добродушно произнес старик, и продолжая на родном языке, миролюбиво призвал Яшку называть его, все ж таки по имени.

От Уваула, так же как и от Яшки Каторги, в эту злосчастную минуту бледнеющего от закипающей злостной ярости, нещадно разил спиртной перегар.

– Да мне нас..ть как тя зовут! – взревел Сахалин и дико вытаращился на него.

Свирепо схватившись за отвороты одежды эвенка, Яшка встряхнул старика так, что у того в мгновение окончательно протрезвевшего, перехватило всякое свободное дыхание:

– Ты мурло не мытое, говори, где рыба добыта, и как его…, етот ваш…, орочон гламнай?

– Моя сопсем не знай …, почто тбой така худа гобори. Моя знай, один хозяйка, а гыде чичаса… – обрывками фраз задыхаясь, прохрипел Уваул.

– Где…, где хозяйка твоя …, показывай?!

– Пусти черта ӈэлэвсипчу (страшный)…, задабила сопсем – все, также хрипя, пытался выскользнуть из железной хватки стальных объятий Яшки Уваул.

– Удавлю…, отвечай, где она?! – в бешенстве орал Сахалин, округлившись дико глазами.

И вдруг в который раз, приподняв придушенного старика, он с силой отбросил его в сто-рону и шагнул к первому, попавшемуся на его пути чуму. Это было жилище шуленги.

У Уваула, упавшего плашмя, всем телом на каменистую россыпь, от сотрясающего сознание удара, разом все померкло в голове, а из носа и ушей, обильно хлынула кровь. В то мгновение Яшка, не оборачиваясь, уже открывал дверцу чума и увидел женщину, сидевшую на кумолане, пребывающую в призывной позе обращения к земным и небесным духам, покровителям стойбища.

Звук неожиданно распахнувшейся дверцы заставил её отвлечься и вскинуть взор на во-шедшего русского. Его звероподобный и не в меру озлобленный вид, не предвещал ниче-го хорошего. В молниеносном прыжке, словно пантера, она уже дотянулась до оружия, и в следующее мгновение, спустив с предохранителя, направила его в сторону непрошенного гостя. Яшка, действовал аналогично, и в каких-то, быть может сотых долях секунды, опередил ее. Левой рукой он отвел ствол в сторону, а ударом правой ноги, нанес сильнейший удар, способный свалить с ног и молодого бычка трехлетку. Громом прогремел выстрел, пуля, прошив дверную окосячку, ушла в «молоко», а на полу с разбитым лицом лежала, поверженная Лэтылкэк. Каторжанин, резко оглянувшись, схватил с маленького столика жестяное ведерко с водой, и выплеснул ее на лицо недвижимо лежавшей женщины. Та застонала и открыла глаза. Яшка, отбросив ведерко, склонился над ней.