Сухинские берега Байкала - страница 49

С час тому назад, пощечинами и немилосердными тумаками разбудил Яшку хозяин и свирепо, и матерно ругаясь, велел ехать к тунгусам. Яшка, все еще пребывая в состоянии глубокого похмелья, с трудом отправлялся в совсем нежеланный ему утрене ранний путь. Собираясь, Яшка смутно припоминал, как вчерашняя попойка, начинавшаяся с дружеской встречи с давнишним его приятелем Максой Столбуном, приказчиком Филоновским, продолжилась с не весть откуда-то взявшимся Оськой Хабой. Этот несносный тип Хабулька обладал невероятной способностью неотступно ходить за каждым, точно по пятам. И что самое поразительное, он отнюдь некстати безмолвно неожиданно появлялся там, где его не ожидал бы и никто. Казалось, выпивка-то только, только приобретала все более веселую задушевность встречи, но, как всегда этот зануда, принялся задиристо и драчливо о чем-то тупо нозить Яшке. При задушевных виночерпиях с друзьями Яшка не терпел скан-дальных ситуаций и, обладая не дюжиной силой, всегда пресекал их беспощадно, для чего он без лишних слов напрочь выхлестывал двумя, тремя свинцово-тяжеловесными ударами любых зачинщиков. Так Каторга поступил и на этот раз с Хабой. Для Яшки не показалось удивительным, что в продолжавшейся выпивке, не он и не его приятель, так и не заметили, как Оська, уползая избитый им, без лишних вопросов покинул дружеское виночерпие.

Но, а вот потом, а что было потом, Яшка помнил совсем слабо. Как во тьме всплывало в его мозгах последующие расставания с другом, выпили-то вечор немерено. Но все ж таки смутно, припоминал, что Макса, кажется, гостил у него за вечер дважды, при том скулил, как самая что ни на есть побитая собачонка, что мол, был унижен и «опорафинен» какой-то еще там тунгуской, и Каторга непременно обещал разобраться с ней. А потом он проводил гостя и по жутко непроглядной, ненастной тьме непонятно зачем потащился он еще и к Евлашихе. Нет, он, конечно же знал зачем, но эта здоровенная, русская баба, видимо чем-то очень тяжело увесистым приложившись к Яшкиной голове, разом пресекла неожиданно вспыхнувшие в нем всякое вожделенно любовное мужичье намерение.

Несомненно от случившегося вечернего того недоразумения, сегодня поутру, Евдокия как не смазанная лодочная укрючина, скрипуче-надтреснутым басом, долго и нудно выговаривала ему Яшке Сахалину самые обидные, но похоже все же больше нарочитые слова, когда принесла поллитровку на опохмелку. Нет, он, конечно же, и не пошел бы к ней вечор, если бы не стал запримечать, как она, давненько хозяйствующая на подворье Осипа Бабтина, одинокая многих лет вдовица, всегда такая неприступно-суровая и строга с другими, с некоторых пор стала к Якову несколько особо снисходительна и добра. Да вот беда, закоренелый каторжанин Яшка Сахалин, так и не поимевший с молодых лет никакого опыта общения со слабой половиной человечества, не умел разговаривать с женщинами по трезвому и потому быть может-то и, решился приблизиться к ней, только осмелев после вчерашней попойки. Нет, он не имел в голове, каких-то там зло обидных намерений, как впрочем, и не был способен поразмыслить над тем, что Евдокия, хоть человек и с довольно грубым складом характера, все ж таки женщина и вполне могла ожидать от него, совсем иного подхода. Но так уж получилось, что к обоюдному их сожалению, Яшке Сахалину, с ранних отроческих лет привыкшему жить не по-людски, и любой житейский вопрос решать не иначе как силовое принудительно, этого, как раз, и не дано было знать.