Сумеречная долина - страница 19

С каждым часом, неумолимо близившимся к обеду, Майя и Эдгар становились тревожнее. Уже никто не бросал на ветер беззаботных надежд. Они теперь сидели на диване и ожидали звонка от Патрика. Телефон молчал, он казался частью тумбы, на которой стоял, буквально сливался с ней до состояния монолитного камня. Ожидание мучило неизвестностью, а неизвестность мучила всякого рода предположениями и догадками. Эти догадки никто из них не озвучивал, но интуитивно Эдгар и Майя чувствовали, что с тревогой думают об одном и том же. Телефон начал трезвонить в неожиданный момент, когда уже они отчаялись дождаться звонка и узнать хоть какие-то новости. Это случилось ближе к полудню. Телефон разрывался в нестерпимом рёве и клокотании, пока Эдгар не взял трубку.

– Патрик, как я рад, что ты позвонил! Как всё прошло? – волнительно спросил он, исступленно смотря на прозрачный глянец диска номеронабирателя. В трубку дышал надрывистый вздох, Патрик плакал. – Патрик, что случилось? Скажи хоть что-то! – голос Эдгара заметно вздрогнул на слове «что-то». Майя возникла за его спиной, затаив дыхание. В её голове крутился только один вопрос: «Как там Марта и малыш Сэмми?», и она хотела бы озвучить его, но не решилась. Понимала, что её вопрос, вероятнее всего, останется без ответа, пока Эдгар не положит трубку. Эдгар же вслушивался в неровное дыхание друга, он и сам уже чувствовал, как волнение начинает душить его. Патрик по ту сторону линии, кажется, набрал побольше воздуха в грудь, и произнёс только:

– Мой Сэмми… его нет… – послышался спешный шорох, затем звонок оборвался…

Светлые мечты, разговоры о пелёнках и игрушках, счастливое предвкушение материнства – всё для Марты Лэнгли рухнуло в один миг. Девять долгих и тяжёлых месяцев она копила свою любовь, грезила о неспокойных вечерах, когда крик младенца будет раздражать соседей, но умилять новоиспеченную мать. Она с нетерпением ждала белую детскую кроватку, которую доставили из магазина за неделю до родов. Она бережно складывала купленные ею маленькие носочки, ползунки и шапочки, иногда доставала из шкафа вновь, любовалась и возвращала на место. Все соседи знали, с каким трепетом молодая женщина готовилась к появлению сына, и поздравляли её с этим, пусть и заранее. Но могла ли она представить, что всё это было зря? Могла ли она ожидать, что уже льющаяся через край любовь к ещё не родившемуся ребёнку окажется для неё ужаснейшей из проказ. Никакие болезни, никакие состояния тела, души и разума не смогли и уже никогда не смогут напугать Марту. Она пережила самое страшное – потерю ребёнка. Но эта страшная проказа до сих пор остаётся уродливым шрамом на её сердце, ужасной опухолью в мозге. Это – опухоль отчаяния, она вселяет в человека ложную надежду на то, что всё ещё исправимо, и Марта стала жертвой такой опухоли, утянув за собой и Патрика. Она начала травить себя алкоголем и заставила травиться мужа. Что же могла сделать со своим горем семья? Они оба видели своего малыша один единственный раз, когда его маленькое посиневшее тельце лежало на груди рыдающей Марты. И Патрик видел его, видел своего мертворождённого сына и не понимал до конца: точно ли это его жена сокрушается в рыданиях об умершем кровавом комочке, его ли сын – этот кровавый комочек? Как неловко ощущали себя знакомые и соседи, ещё недавно радостно поздравлявшие пару с грядущим рождением ребёнка, и теперь вынужденные нести траур вместе с ней. Каждый считал неуместным радоваться собственной жизни, когда в доме соседей поселилось сокрушительное горе. Эта история оставила след на многих. Эдгар и Марта крепились не меньше, чем их друзья. Сами на себя они возложили ответственность за состояние Марты и Патрика. Майя навещала подругу почти каждый день, проводила с ней всё свободное время. В разговорах и хозяйстве она старалась отвлечь Марту, но процесс был уже необратим. Жизнь для Марты прекратилась на этой точке, её душа умерла вместе с ребёнком, осталось только бренное тело, ещё способное раз за разом вспоминать и переживать непосильное горе. Поначалу Майя порывалась выхватывать бутылку алкоголя из рук Марты каждый раз, когда та бралась за выпивку. Марта начинала истерить, кричать, биться в конвульсиях и обвинять Майю в стремлении помешать ей залить своё горе чем-то покрепче, чем кофе. Майя начинала сдаваться, она начинала терять прежнюю Марту. С Патриком всё оказалось хуже. На него алкоголь действовал крайне губительно, но он усердно заливал отчаяние очередными порциями этого яда. Эдгар пытался вразумить его. Однажды, когда они находились на кухне, он неосторожно сказал: