Эсмина помнила жуткие времена лет пять назад, когда селяне одной деревни, в которой «питался» клан, пригласили профессионального охотника на вампиров. Человек знал свое дело. Потеряв с десяток сестер и братьев, Кройн вынужден был бежать, впервые добровольно оставив «пастбище». Эсмине тогда не посчастливилось лично встретиться с охотником, который оставил ей на память длинный шрам поперек спины – след кнута с серебряным шипом на конце.
Погрузившись в невеселые думы, вампир вернулась к берегу и побрела в высоком тростнике, который цеплялся за разорванную юбку и растрепанные волосы, уже спускавшиеся ниже бедер. Превратившись в изгоя, Эсмина перестала следить за внешностью. Волосы у вампиров росли еще быстрее, чем когти, а подрезать их – процедура сложная. Длинные пряди могли взять только серебряные ножницы, обращение с которыми требовало большого умения. Обычно ей помогал с этим Кройн, у которого такие ножницы имелись. О том, чтобы Кройн лично обрезал им волосы, мечтали многие сестры клана, усматривая в этом процессе едва ли не сексуальное действие. Эсмину стрижка всегда напрягала, ей нравились длинные локоны. Кройн же обрезал ее так коротко, что первые дни она всегда напоминала мальчика.
Кройн… Что она сейчас к нему чувствовала? В клане он был всем – мужем, отцом, братом, любовником. Всем, только не другом. Ненавидела ли его? Ненависть – слишком сильное чувство для вампира, особенно для голодного, когда все его мысли занимает только кровь. Жажда всегда была ее главным чувством, затмевая остальной мир. Странно, что только сейчас, на грани полного истощения, когда голод стал не просто чувством, а зовом, звучавшим с каждым биением сердца, Эсмина задумалась о том, каково это – ощущать что-либо еще? Например, от ненависти она сейчас бы не отказалась. Возможно, чувство причинило бы ей сильную боль, сравнимую с той, когда прижигают рану раскаленным железом, но это же ее бы и излечило. А так – ни обиды, ни злости, ни гордости, ни ненависти. Один зов крови, беспощадный и… бессмысленный.
За такие мысли Кройн, который умел проникать в голову, мог и наказать, и Эсмина по привычке испуганно оглянулась. Но нет, клан с его традициями и правилами остался в прошлом, а здесь, в Млыве, она была одна. И даже звери ушли, не желая иметь с изгоем ничего общего.
Идти в тростнике было тяжело, и Эсмина остановилась, не понимая, зачем она выбрала такую сложную дорогу. Слева от нее начинался овраг, покрытый сухой травой, свалявшейся в охапки и маленькие стожки. Пробиться сквозь такую преграду молодым весенним росткам было трудно, зато шагать по «подушке» из прошлогодней травы было одно удовольствие. Эсмина давно уже не понимала мотивов своих поступков. Вероятно, сказывалось истощение, и голова соображала плохо.
Выбравшись из тростника, она уселась в сухую траву и принялась равнодушно наблюдать за окружающим миром. Что-либо делать вообще расхотелось. Наверное, если бы рядом оказалось подходящее болото, Эсмина воспользовалась бы советом Кройна и легла на дно. Бесконечно блуждать по Млыву было невыносимо.
Звери из леса, может, и исчезли, зато насекомых этой весной пробудилось достаточно. Вокруг ее головы озабоченно летали мошки, по босым ногам ползали ранние клещи с красными брюшками, какие-то паучки забрались в волосы. Клещи, конечно, призадумались. Они чувствовали в ней кровь, но Эсмина была холоднее, чем остатки снега, местами сохранившегося в лощинах, и мелкие кровососы не могли понять, стоит ли тратить усилия или искать другую жертву. Вампир им не мешала, пытаясь вспомнить, какая цель привела ее к этому берегу, поросшему тростником и березами. Ведь утром она еще была в горах, где несколько дней подряд искала коз – все безрезультатно.
