За жесткими стеблями тростниками послышался всплеск, и Эсмина подскочила, жадно всматриваясь в воду. Какое-то время мутная поверхность полыньи оставалась спокойной, но стоило ей перевести дух, как река взбурлила снова, пошла рябью и явила тупую рыбью морду, высунувшуюся из тростников. Вампир отшатнулась и трижды сплюнула. Рыба была одноглазой – хуже приметы в Млыве и быть не могло. Одноглазая рыба, высунувшаяся из воды, означала крупные неприятности, а иногда и скорую смерть. Что ж, все указывало на то, что жить Эсмине оставалось недолго.
Зато она вспомнила, зачем пришла к реке. В конце весны в Млыве пробуждались от зимней спячки русалки. У них была плохая, пахнущая тиной и отдающая гнилью кровь, но все же то была кровь, хоть и похожая на дурную водицу. Эсмина хотела с ними договориться. По крайней мере, попытаться это сделать. Вампиры с русалками не дружили, но она собиралась предложить им волосы, к которым речные сирены были неравнодушны.
Эсмина нашла несколько русалочьих нор, спрятанных по берегам среди нагромождений веток и лесного мусора, но все они были старые, прошлогодние. Несмотря на раннюю весну, русалки еще не проснулись. А потом вампир увидела дрозда, и обо всем забыла. Быстрая потеря памяти – дурной знак. Говорят, за умирающими людьми приходят ангелы смерти, а за нечистью – сам Хозяин. А еще болтали, что тех нечистых, которые не заключили с ним сделку при своей «жизни», он пытает лично, а после заключает в самую страшную яму ада. Весь клан, включая Крона, давно присягнул Хозяину, Эсмина же все тянула.
Вернусь в горы, решила она. Как же можно было забыть о грифонах? Эти твари просыпались куда раньше русалок, и хотя волосы их не интересовали, она могла отплатить им работой. По весне грифоны строили сложные гнезда из камней и речной глины, больше напоминающие замки, разве что в миниатюре. Иногда они приводили с собой наемных гоблинов, которые в этих землях не обитали, но в поисках работы мигрировали даже на север. Может, они и Эсмину наймут? Ей бы немного крови, и сила восстановилась. А если с грифонами и гоблины придут, то с теми наверняка можно будет договориться. Эсмина не знала еще такого гоблина, который не хотел бы лечь с вампиршей. У них то была мечта жизни. Конечно, она предпочла бы продаться человеку, чем зеленомордому, но в ее ситуации выбирать не приходилось. Эсмина хотела жить.
Высматривая тропу, по которой пришла, она оглядела залитые полуденным солнцем стволы берез, похожие на белые пальцы великана, тянувшиеся к небу, верховье реки, утопающее в кустах малины и багульника, причудливо разбросанные валуны, напоминающие древние грибы, какие ей однажды приходилось видеть в южных землях, маленькую девочку, ковыряющую лишайник на тех самых валунах, россыпь желтых первоцветов в прогалине между деревьями…
Эсмина отчаянно замотала головой, пытаясь взбодриться и понимая, что от голода теряет способность здраво мыслить. А может, у нее начался бред, она давно его ждала, вот он и появился. Итак, березы, река, кусты, камни, девочка…
Ребенок никуда не делся. Настоящий, человеческий, в плаще с капюшоном, пышном платьице, отороченным снизу кружевами, в сползших носках и ботинках, нещадно заляпанных рыжей речной грязью. Растрепанные косы, выглядывающие из-под капюшона, и кружевная юбка указывали на то, что ребенок был девочкой, маленькой, а вот сколько ей могло быть лет, Эсмина даже не представляла. Малютка была совсем крошечной, Эсмине ростом по пояс, не выше. Сколько таким детям могло быть лет? Пять, семь? Вампир так давно не видела человеческих детей, что совсем растерялась. Почему из всех видов бреда, Млыво подарило ей именно этот?
