Мне не нужна помощь служанок при одевании, фасон моих платьев прост и приспособлен для самостоятельного облачения. Они это видят, я отмечаю не один взгляд, удивлённый, недоумённый, подозрительный, непонимающий, кто я такая и что здесь делаю, да ещё и с ребёнком. Приходится выше вздёргивать подбородок, говорить холодно, отрывисто, не просить, но приказывать тоном, возражений не терпящим. Потому что даже если руки каждой из женщин, суетившихся утром в этих комнатах, связаны кровной клятвой верности, не позволявшей ослушаться и пойти против воли господина, думать им не запретят ни одни узы подчинения.
Они будут думать.
Делать выводы.
Озвучивать их, если только хозяин не запретит говорить дурное вслух.
И рано или поздно безобидные кухонные сплетни отразятся в поведении, искажённые кривым зеркалом множащихся домыслов, непонимающих шепотков и чужого превосходства. Какая дворцовая служанка станет кланяться простой аранне, возможно, положения ещё более невысокого, чем она? Я помню, как ко мне относились слуги в замке фрайна Люиса, одного из высоких фрайнов Эаты, удостоенных чести принимать самого императора во время того давнего визита. Я признанная дочь рода Завери, но я бедна, словно странствующий монах, обо мне и моих родителях говорят всякое, нет у них ни друзей, ни полезных связей, ни высокопоставленных родственников. И пускай мой отец благороднее половины гостей, что собрались тем вечером в замке Люиса, в глазах господ и их слуг положение каждого из нас троих ниже, чем у мальчишки на побегушках. Над нами насмехались открыто, дерзили в лицо, ни единого намёка на вежливость и почтение со стороны людей, лебезивших перед другими фрайнами лишь потому, что те утопали в роскоши и высокомерии. Сомневаюсь, что в императорской резиденции дела обстоят лучше.
Служанок сменяют портнихи и белошвейки. Нас с Миреллой обмеряют с головы до ног, крутят, вертят, ставят на низкую скамеечку, прикладывают отрезы тканей, по-летнему ярких и сдержанно тёмных, но всё одно дорогих. Мирелле всё нравится, всё интересно, девочка безыскусно радуется нежданному приключению и необычным впечатлениям. Она никогда ещё не видела ничего подобного, богатство и удобства высокого положения для неё внове. Мирелла с восторгом бегает по всем комнатам, всё внимательно рассматривает, везде суёт любопытный носик и на диво терпеливо сносит снятие мерок. К вечеру доставляют ларцы с игрушками, и дочь тут же знакомит свою Лилиану с выводком фарфоровых красавиц в шёлке и кружевах, так же бесконечно далёких от тряпичной куколки с волосами из скрученных ниток, как далека изнеженная благородная фрайнэ от простой аранны, трудящейся на кухне или в поле.
Я ничего не говорю по этому поводу дочери, я даже не знаю, как объяснить внезапные эти перемены. О чём я точно не размышляла ни разу за прошедшие годы, так это о том, как представляю Мирелле её настоящего отца. Я была твёрдо уверена, что они никогда не свидятся, никогда тропы жизни императора и дочери смеска не пересекутся, равно как и я сама смогу лицезреть Стефана разве что издалека, затерянная в толпе, во время какого-нибудь праздника или выезда государя в город.
Стол для вечерней трапезы накрывают здесь же, в покоях. Расставляют три прибора, и я догадываюсь, что император изволит отужинать с нами в уединении, пренебрегая обществом придворных, ежевечерне собирающихся в большой зале для ужина.
