Или…
– С того момента, как я увидел тебя в приёмной зале, меня будто начало терзать некое смутное чувство… ощущение чего-то важного, связанного с тобой, – продолжает Стефан. – Я не понимал природу этих ощущений, не понимал, почему они мучают меня день и ночь, просто знал, что нельзя тебя отпускать.
Отчасти это объясняет, каким чудом Стефан признал в Мирелле свою дочь. Люди не чувствуют то, что принято называть родной кровью. В случае отсутствия внешнего сходства, каких-то особых примет и иных подсказок один человек не узнает в другом своего близкого родича, если никогда не видел того прежде. Порою говорят, будто чуют сердцем – особенно материнским, – но на деле я видела до крайности мало тому подтверждений. Нас связывают пёстрые нити чувств, от самых светлых до самых тёмных, однако в большинстве своём нити эти протягиваются между людьми, хотя бы знающими друг о друге, при контакте, во время общения. Иногда мы грезим о тех, кто ушёл из нашей жизни, о людях, увиденных мельком, издалека, об образах, нарисованных нашим воображением и не имеющих ничего общего с действительностью, и даже тогда должен быть кто-то. Лицо, имя, грёза или недостижимый образ. Но нельзя привести к мужчине, пусть бы и мечтающим страстно о наследнике, маленькую девочку и надеяться, что он с первого взгляда признает в ней свою дочь.
Стефан оборачивается ко мне. Во взоре его, долгом, прямом, теснятся понимание, смирение и уверенность в собственной правоте.
– Ты сама говорила, раньше многое было иначе. Мы были моложе, беспечнее… мы увлекались и верили в наши чувства. Нынче мы старше, умудрены опытом… зачастую таким, от которого впору отказаться. Я не желаю лгать тебе, заверяя в своих внезапно вспыхнувших нежных чувствах, в том, что наша весна вернулась. Сколько бы ни грызло меня странное это ощущение в отношении тебя, я всегда чётко понимал, что это не та… не то, что было когда-то. А страсть… ей необязательно питаться романтической влюблённостью, чтобы овладевать людьми.
– Я и тогда не строила иллюзий. Знала, что будущего у нас нет, ты не попросишь меня стать твоею суженой и мы не обвенчаемся в храме как положено, – я встречаю его взгляд спокойно, мне не в чем обвинять того Стефана, что целовал меня на тёплом берегу среди серебряных ив. – Знала, кто ты и что однажды – совсем скоро – ты уедешь и ни разу не оглянешься. Знала, что забудешь – через день, неделю, месяц или год, но забудешь. Знала, что те несколько дней беззаботной страсти единственное, что нам отпущено. Я знала, на что соглашаюсь, и ни о чём не жалела.
– Однако едва ли кто-то из нас мог ожидать… – Стефан глядит в сторону двери в спальню Миреллы, и мне видится в его глазах мимолётная тень вины, неловкости.
– Не могли. Но так уж оно сложилось.
– И теперь нам обоим придётся принять то, как повернула эта дорога. Благодатные не даровали мне наследника… и забрали каждую из жён прежде, чем… – фразу Стефан обрывает и вновь отворачивается к огню. – Многие уверяли меня, что причина в них, в моих жёнах. Сын первопрестольного древа не может быть бездетен, не так ли? Позднее появились те, кто искал ответ в проявлении божественного недовольства, и вероятность злого умысла не исключала гнева Четырёх. Ни одна не была беременна.
Хмурюсь, пользуясь тем, что Стефан не видит выражения моего лица.
Тела несчастных женщин проверяли?
Похоже, что да.
