— А вы не глава этого дома, маменька, — съязвила я, удержавшись от детского жеста, и не показала язык. — Теперь глава дома Татьяна, а вам надлежит во вдовье поместье перебраться. Где оно находится, вам известно?
Пожалуй, я была слишком груба, потому что у моей родительницы потемнели глаза. На секунду я испугалась, что она закончит, как ее супруг. Пожилая женщина занесла руку, чтобы дать мне пощечину, но я перехватила.
Я бы хотела оставаться Олюшкой, тихой, скромной, благодушной, но члены семьи воспринимали вежливость как слабость.
— Вы никогда больше не поднимете на меня руку, — зашептала я, а если поднимете... Поступлю с вами так же, как и с Сашкой.
— Кочергой пригрозишь? — с явной обидной зашипела мать.
— Не только пригрожу, — пообещала я.
К счастью, нас прервали. В столовую устремились братья, вошла Татьяна в окружении своих слуг. Спустился и Федор, пребывавший в отличном расположении. Он-то радовался, что находится в родных стенах, что жена рядом, что скоро ребенок родится.
Молодая семья задержалась в дверях. Мужчина расспрашивал супругу о самочувствии и держался за ее, пока очень скромный, живот. Я налюбоваться на них не могла.
За столом долго не завязывалась беседа. Я присматривалась к другим братьям, не понимая, отчего те меня настолько ненавидели. Да, мы сильно отличались.
Федор, Антон и Святослав были голубоглазыми красавцами, но если Федор имел темную шевелюру, то младшие пошли в матушку и славились русым цветом волос.
Я со старшим братом была более похожа. Правда, цвет глаз и разрез у меня другой, но я предпочитала думать, что этим меня одарил Юрий Вениаминович.
— Федор, — первой заговорила Антонина Михайловна, — представляешь, у нашей Ольги прорезался голос. Негоднице теперь никто не указ. Она требует новых слуг.
— В чем проблема, маменька? — не понимал новоявленный глава семейства, держа под столом руку своей благоверной. — Хочет и хочет. Это ее право. Мы не бедствуем, можем и новых предоставить.
— Если так рассуждать, мы горничными не напасемся. Александра долго служила нам... Ее бы, наоборот,наградить.
Ага, за сплетни и доносы.
— Ее обвинили в воровстве, маменька, — заметила Татьяна, которой я успела вскользь рассказать о своих претензиях.
— Кто? Олюшка? Она не в своем уме. — Аргументировала женщина, — я, естественно, могу отправить людей, чтобы вещи горничной обыскали...
— Отличная мысль... — обрадовался Федор.
В его мозгу что-то перещелкнуло. Он внезапно осознал, что участвует в какой-то женской войне и отчаянно сопротивлялся.
— Я могу быть и не в своем уме, но путь обыск проводят служанки Татьяны, — попросила я, ядовито улыбаясь матушке. — Они покрывать эту воровку не будут, а она, — поймала взгляд своей горничной, — должна остаться здесь.
— Ольга, что за манеры? — возмутилась Антонина Михайловна.
— Но она права, — согласился со мной брат. — Александра, стойте на месте. Уверен, это какое-то недоразумение. Татьяна, будь добра, распорядись.
Ох, да ради этого зрелища все и затевалось. Даже Таня не скрыла своей едкой усмешки. Она попросила своих девушек обыскать комнаты других горничных и обратить внимание на помещения старой прислуги.
Антонина Михайловна бледнела вместе с Сашкой. Потом позеленела, а потом с ненавистью уставилась на меня.
К концу трапезы противная Александа была почти в обмороке, а маменька и куска не проглотила. Девушки Татьяны вернулись.
