Я судорожно вздохнул еще чистого пока утреннего воздуха. Я был готов умереть сегодня, но я ждал пулю или снаряд. Это была, по крайней мере, знакомая смерть. Но это… Кто вообще мог сотворить эту мерзость? Кто мог применить ее в бою, не решившись сражаться в честной битве? Прав Рогов, тысячу раз прав – это не люди там, за завесой этой смертельной дряни. Это был не человеческий поступок, трусливый, коварный, подлый, жестокий. Не люди…
И вдруг смертельную неподвижность растопила волна странной ярости внутри. Не люди. А там, за моей спиной, люди. Там родные и близкие. Которых мы защищали все это время ценой своих жизней, неимоверными усилиями, в ужасных условиях. И если эти твари пройдут по нашим трупам, то тогда все напрасно! Все наши усилия, все наши лишения и смерти… Я зарычал словно зверь, стряхивая остатки оцепенения, и сжал в руках винтовку. Нет! Я буду до последнего вздоха сражаться за них за всех: кто жив, кто умер, кому еще предстоит родиться. За своего сына! Рядом со мной все вдруг пришло в движение. Словно кто-то невидимый вдохнул в нас всех эту отчаянную ярость. Я осмотрелся по сторонам. Старые солдаты среагировали быстрее молодых. Они вытаскивали из подсумков тряпки, которыми обычно перетягивали раны, и, смочив их водой из фляг, заматывали ими лица. Я быстро достал свою тряпку и, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, словно прощаясь с этим миром, наслаждаясь его последними чистыми глотками, намотал вокруг носа и рта. Память в это время судорожно пыталась вспомнить, что нужно было делать во время газовой атаки. Так, первое, газ обычно оседает в низине, значит, нужно было подняться куда повыше. Я посмотрел во двор – многие бойцы бежали в сторону внутреннего кольца ограждения, надеясь найти там укрытие. Но большинство оставались у стен, открыв огонь по стене зеленого дыма, медленно накрывшего собой крепость. Смертельный газ неотвратимо и торжественно вошел внутрь, начиная свою кровавую жатву.
Я инстинктивно зажмурился, почувствовав его прикосновение. Все пространство внутри сжалось от едкого яда, растекающегося по легким. Это было ужасное ощущение. Словно грудь сжала невидимая рука, выдавливая из легких остатки воздуха. Кожа в одно мгновение стала сухой, будто дракон подул на меня испепеляющим дыханием смерти. Сильно заболело за грудиной. Из воспаленных глаз хлынули слезы. В желудке заныло, и наружу хлынула тягучая рвотная масса. Я резко выдохнул все из легких и, оттянув тряпку, выблевал все прямо себе на сапоги. Открыв неимоверно щипавшие глаза, я увидел, как все вокруг заволокло хлором. Все медные детали тут же покрылись зеленым слоем окиси. Вокруг давились собственной рвотой, зайдясь в мучительном кашле, согнувшись или встав на колени, защитники крепости. Превозмогая резь в глазах, я поднял к лицу зудевшие руки и увидел, что они тоже покрылись пятнами, но не зеленого, а розового цвета. Ожоги. Следом сразу пришло ощущение нехватки воздуха. Я попытался втянуть его в себя, надеясь, что повязка хоть как-то отфильтрует хлор, но легкие словно свело судорогой. Я заметался. Нужно было срочно хоть что-то сделать. Это была инстинктивная паника. Так, наверное, дергаются рыбы, когда их выбрасывают из воды на воздух. Я опустился на колени, пытаясь заставить себя дышать, но у меня никак не получалось. Я закрыл глаза, и перед внутренним взором снова возникло на мгновение чудесное поле ромашек, залитое ярким солнечным светом. Миг, и видение исчезло. Я очнулся от того, что меня трясли. Лица бойца я не видел за грязной тряпкой, но по красным воспаленным глазам я узнал его – это был Иван Рогов. Он что-то кричал мне, но я никак не мог понять, что. Наконец я его услышал.
