– Не уходи! Прошу тебя! Все уже закончилось. Останься.
Я тоже прижимаю его к себе и тут же отстраняюсь.
– Не прижимайся ко мне – одежда газом пропахла. Опасно.
Мальчуган качает головой.
– Здесь эти штуки не действуют. Отец, не уходи! Мне страшно! Я так тебя люблю!
Я пристально смотрю ему в глаза и понимаю, что больше всего на свете мне опять хочется остаться здесь, в этих лугах, со своим сыном, воспитать которого мне не позволила эта проклятая война.
– Сынок, давай договоримся! Я сейчас уйду и снова вернусь к тебе! Обещаю! Мне только надо опять туда! Понимаешь? Надо!
Мальчик кивает.
– Понимаю.
– Я тоже тебя люблю…
Его лицо тает, как тает и горизонт, и ромашковое поле с его чистым воздухом.
Я прихожу в себя. После ощущения легкости, возвращаться в отравленное тело было невыносимо. Вся гимнастерка была залита рвотными массами, тряпка на лице была в крови, в глаза словно насыпали горящих углей. Я застонал и медленно повернул голову в сторону. Рядом со мной лежал Рогов. Он был мертв. Я сделал усилие и медленно поднялся на колени. По сути, я тоже был уже мертв. Но внутри меня опять кипела та странная ярость, которая не позволяла мне окончательно уйти из этого мира. Ведь где-то там, в родном краю было зеленое поле, там ждал меня мой сын, который не должен был увидеть тех, кто убил его отца. Это было выше моего страха, выше моей боли, выше моей смерти. Это было вообще за гранью жизни и смерти. Я улыбнулся, разомкнув слипшиеся сухие губы под повязкой. Опять возникло отчетливое ощущение присутствия невидимого Хранителя где-то рядом. И прилив сил вместе со спокойной уверенностью. Как там, ночью в казарме, когда Хранитель прошел мимо, сообщив мне о моей грядущей смерти и погладив своей невидимой рукой. Я застонал и встал, опираясь о винтовку. Гул канонады закончился. И я понял почему. Понял и опять улыбнулся. Я не умру задыхаясь. Я погибну, как и хотел – в бою. Ведь если обстрел закончился, значит, противник готовится пойти в атаку. Трусливому немцу нечего бояться: чего не смогли сделать пушки и пулеметы, доделает удушающий газ. Они уверены, что крепость мертва. Они думают, что те, кто не умер от газа, не может сопротивляться. И поэтому они идут не в атаку, они идут на зачистку. Добивать полуживых трупов. Я докажу им, что это не так. Я заберу с собой хотя бы одного, чтобы они поняли, чтобы они знали, что русские не сдаются! Что у нас есть нечто большее, чем страх, нечто большее, чем боль, нечто большее, чем жизнь. У нас есть Долг перед Родными и Любовь, которую невозможно задушить хлором. И хорошо даже, что мы уходим так… Если бы мы просто победили, то ничего бы такого не было. Я бы не понял этих глубоких истин, не научился бы видеть ангелов, не осознал, как сильно люблю тех, кто остался позади, надеясь на меня, на всех нас, солдат, вставших на пути врага. Я передернул затвор, посылая патрон в ствол, и, шатаясь, вышел на улицу, разворочанную свежими воронками. Это было невероятно, но почти одновременно со мной из полуразрушенной крепости, залитой волнами зеленого дыма, вышли еще солдаты. Несколько десятков человек. Залитые кровью глаза. Окровавленные повязки на лицах. Это было ужасающее зрелище. Это были восставшие мертвецы, такие же, как я. Поднятые из небытия невидимой рукой Хранителя, незримо идущего впереди этого жуткого отряда, подобно полководцу, ведущего свою армию в последний бой.
