– Придет и наше время, – прошептал Комов, – подрастем и будем фашистов давить!
– Ты думаешь, война будет так долго? – спросила Самойлова.
– Нет, конечно! – фыркнул Комов, – наша армия их раздолбает! Только я, когда вырасту, все равно буду с ними воевать! Во всем мире! Чтобы нигде больше не было вот так, как с нами.
– Это как это? Во всем мире? – осторожно задал вопрос Вольнов.
– А так. Буду искать их, где бы они ни прятались, и уничтожать! – Комов говорил с такой убежденностью, что все поняли – фашистам придется туго.
– А как вы думаете, фашисты, они вообще люди? – спросила Зина Колосова, старшая из девочек, – я вот часто думаю об этом. Что им от нас надо? Что им в своей Германии не живется? Зачем воевать? Зачем людей убивать? Ради чего?
– Нелюди они, – мрачно пробормотал Комов, – внешне как люди, а внутри – чудовища.
– А ты откуда знаешь? Ты живого фашиста видел?
– А мне не надо на них смотреть! Я на дела на их смотрю – на нас с вами вот. Почему-то наши отцы к ним с войной не пошли, это они на нас поперли.
– А мне страшно, – Самойлова вздохнула, – а вдруг они победят? Что тогда с нами будет? С нашей страной?
– Не победят! – с уверенностью отрезал Комов, – Нас никто никогда не победит! Мы им никогда не сдадимся! Никому! Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет! Правда, Савка?
Пятилетний Зубов промолчал, уткнувшись наголо стриженой головой в плечо старшему товарищу.
Четвертый день озноб, вызванный сильной температурой. Болею. Уже два дня лежу в кровати, закутанный в два одеяла. Почему-то все время хочется спать. Алевтина Георгиевна говорит, что это хорошо, что сон лечит. Опять проваливаюсь в зыбкую дрему. Перед глазами возникают и тают образы, похожие на сны. Но это не сны. Я знаю это, потому что не сплю. С одной стороны, я слышу все, что происходит в зале, с другой – вижу перед собой яркие картинки. Вот все вокруг заволокло туманом. Он стоит передо мной сплошной стеной. Но мне не страшно. Я знаю, что за этой стеной что-то очень хорошее и совсем не страшное. Там кто-то был, за пеленой тумана. Я чувствовал там чье-то присутствие. Но это были не тени, пугающие меня по ночам. Это был кто-то из своих. Я даже подумал, что это отец там, в клубах тумана, стоит и ждет, пока я сделаю шаг вперед, пройду сквозь дымчатую стену.
– Папа, я иду!
Я шагаю вперед, и туман окутывает меня с головой. Я чувствую, что зал с кроватями и мокрыми от пота одеялами остался где-то позади. Я проваливаюсь в сон, в котором отец. Он где-то здесь. Его нужно просто найти. Я иду вперед, выставив перед собой растопыренную ладонь.
– Папа! Папочка, ты где?
Я кричу, и туман расступается от звука моего голоса, опадает у моих ног невесомыми клочками. Прямо передо мной стоит человек. Солдат. Он одет в старую гимнастерку, на его голове фуражка, через плечо перекинута свернутая в скатку шинель. За другим плечом висит винтовка. Папка? Я пристально всматриваюсь, но не могу разглядеть его лицо. Солдат тоже стоит в клубах тумана, витающих вокруг него словно сонм драконов, окутывающих незнакомца дымчатыми крыльями. Я понимаю, что не могу разглядеть лицо солдата, потому что оно скрыто за повязкой. На ней кровь. Он ранен? Солдат делает шаг вперед. Я испуганно отступаю. Эта фигура пугает меня. А он протягивает ко мне руки, словно приглашает подойти и обнять его. Кто это? Папа, это ты? Нет, этот солдат выше моего отца. Что делает этот страшный человек в моем сне? Я боюсь и одновременно… не боюсь. Странное чувство. Я понимаю, что этот солдат не фашист. Несмотря на свое странное обмундирование, этот воин явно был нашим.
