Светление - страница 15

– Не бойся сынок, я рядом. Все хорошо. Спи спокойно.

Отца уже не было рядом, а значит, все было совсем не хорошо, и это пугало меня еще больше. С уходом отца сны стали повторяться все чаще и чаще, а ощущение чужого присутствия в темноте – все сильнее. А когда мама стала пропадать на работе по несколько дней, и мне приходилось ночевать дома одному, вот тут-то и начинался самый ужас! Тогда я научился придумывать себе собеседников. Накрывшись одеялом, я разговаривал с невидимыми друзьями, стараясь говорить погромче, чтобы те, кто ходил в темноте около кровати, слышали и думали, что я на самом деле не один. Заснуть я уже не мог и иногда лежал до утра, зажав одеяло со всех сторон, чтобы никто не смог просунуть руку под него, и говорил, говорил, говорил. И было тоскливо, страшно и одиноко, так, что хотелось кричать. Но я лишь плакал, сжав подушку зубами, чтобы те, в темноте, не подумали, что мне страшно. В те дни мне казалось, что мир рухнул, и что хуже уже ничего быть не может. Но оказалось, что может. В один из таких серых дней мама пришла с работы раньше обычного и первым делом прижала меня к себе. Сначала я подумал, что что-то случилось с папой, потому что мама тщетно пыталась сдержать слезы. У меня сжалось сердце и перехватило дыхание. Мама наклонилась и пристально посмотрела мне в глаза. Я приготовился услышать страшное, но услышал неожиданное:

– Ничего Егорушка, это ненадолго! На пару недель всего. А потом я к тебе приеду. Или тебя назад заберу. Ничего…

Мама бормотала еще что-то скороговоркой, а я уже понял, что происходит нечто действительно ужасное, конечно, не такое страшное, как смерть папы, но все равно что-то очень трагичное.

– Мам, что случилось? – протянул я дрожащим голосом.

– Ничего, ничего, все хорошо. Вам там будет очень хорошо…

– Где? Где – там? – пробормотал я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. А мама лишь посмотрела мне в глаза и опять прижала меня к себе, крепко-крепко и сама затряслась в беззвучных рыданиях.

Машина приехала во двор рано утром. Мы вышли с мамой в подъезд, и она долго пыталась совладать трясущейся рукой со связкой ключей, запирая замки. Я отрешенно наблюдал за ней, просто не зная, что делать дальше. Весь вчерашний вечер, половину ночи и все утро я пытался уговорить ее не отправлять меня в зловещие «ДСП», куда «непременно нужно было уехать на время». Одна мысль, что вслед за отцом у меня отберут и маму, была для меня невыносима. За всю свою жизнь я ни разу не разлучался с родителями больше, чем на пару дней. Теперь война забирала у меня обоих. Мама сказала, что это необходимо для моей безопасности и ее спокойствия. Я пытался убедить ее, что со мной и здесь все будет хорошо, а ей я не доставлю никаких хлопот – если надо уходить хоть на три дня на работу, я буду тихонько сидеть дома. Но она была непреклонна. Первый раз я видел ее такой решительной. Теперь, без отца, она становилась совсем другой – собранной и сосредоточенной. Это уже позже я узнал, что почти сразу после того, как грузовики с детьми разного возраста – от грудных до уже взрослых типа меня – покинули город, он подвергся страшнейшим бомбардировкам и обстрелам из пушек. Половина домов была полностью разрушена, а спустя несколько недель, туда вошли немцы. Именно поэтому нас, «детский обоз», вывезли в спешном порядке в специальные Детские Сельские Поселения, находившиеся глубоко в тылу. Никогда не забуду этот день. Грузовики с серо-зелеными тентами заезжали во дворы, где их уже ждали сгрудившиеся в небольшие группы родители с детьми разного возраста. Отдавали даже совсем маленьких, еще грудных детей, замотанных в пеленки. Их бережно принимали сотрудницы и сотрудники специальной службы, что-то помечая в своих тетрадях. Около таких машин в каждом дворе раздавались одни и те же звуки – плач детей, сдержанные всхлипывания родителей, а потом, когда грузовики уже выезжали из двора, в голос ревели и сами родители, дождавшись пока их не будет видно из-за поворота. Так я оказался в ДСП «БОРОВОЕ». Так началась моя новая жизнь.