– Вставай, подъем!
Солнечный городок тает, и на смену ему приходит мрачная казарма и устойчивый запах пыли и грязной одежды.
Война… «Белое» время для меня закончилось, чтобы вернуть в крепость смертников в самый разгар времени «черного». Взрыв, еще взрыв. Я сажусь на койке и начинаю собираться на передовую. Каждый раз, когда я делаю это, я не знаю, вернусь я сюда или нет.
На выходе из казарменного блока мне попадается облезлый пес по кличке Пуля. Он слывет старожилом гарнизона и пользуется уважением всех обитателей крепости. Среди нас даже ходит байка про то, как этот пес несколько раз своим лаем предсказывал наступление немцев. Он почти всегда терся где-то в казармах, а на время «черных» обстрелов уходил в подвальные катакомбы. Погладить его перед выходом на первую линию крепостной стены считалось хорошим знаком. Я наклонился и потрепал Пулю по загривку. Пес поднял голову и посмотрел на меня глазами, в которых тоже читались усталость и обреченность.
– Ничего, Пуля, живы будем, не помрем, – бросил я ему и пошел на построение. Смена стрелкового отряда менялась строго строем, в моменты между основными бомбовыми ударами.
Когда бомбежка прекратилась, я вытащил «жут» и, продув через нос уши, повернулся к своему неизменному другу и соседу по стрелковому козырьку – Рогову Ивану. Рядом с ним у соседней бойницы лежал мой второй товарищ, по прозвищу Рябина. Они тоже «продувались», приходя в себя после грохота и пыли, облаком стоявшей над крепостью. После самой бомбежки можно было немного передохнуть. Враг не мог пойти в атаку на крепость, пока сам же ее бомбил, а после прекращения этой адской кухни ему все равно было необходимо время, чтобы подойти на передовые рубежи. Но подобные атаки были крайне редки здесь. Поначалу немцы бросали на форпост свою пехоту после каждого крупного обстрела, видимо ожидая, что защитники крепости либо погибли в море огня и металла, либо находятся в деморализованном состоянии. Выжить здесь и правда было сложно. Кирпичные здания были уже разрушены. Деревянные почти все сгорели. Стоять остались только бетонные конструкции, и то не все, а лишь дополнительно укрепленные. Вся земля перед бастионами и внутри крепостного двора была испещрена воронками. От легких блиндажей не осталось даже следа. Но при этом гарнизон жил! И более того, с появлением на расстоянии выстрела линий немецкой пехоты, из полузасыпанных землей бойниц начинали строчить пулеметы, выплевывали снаряды легкие пушки и гулко долбили винтовки. Спустя некоторое время, немцы просто перестали совершать такие вылазки, усилив обработку крепости гаубицами, тяжелыми орудиями и бомбовыми аэропланами.
Рябина хмыкнул и кивнул в сторону противника.
– Боятся нас…
Он погладил штык, пристегнутый к поясу, и мечтательно пробормотал:
– Больше всего на свете мечтаю я перед смертью добраться хотя бы до одного из них. Чтобы глаза его увидеть. Чтобы штык в грудь его вогнать. Чтобы уйти не одному, а прихватить с собой несколько этих трусливых псов.
Рогов тоже усмехнулся:
– Ага, сунутся они сюда. Жди! Им проще нас с землей сравнять, а уж потом под дробь барабанов торжественно по трупам нашим пройтись.
Я протер глаза и посмотрел в бойницу. Все поле перед проволокой, натянутой по периметру, заволокло дымом.
– Равняют они нас, равняют, а толку все нет.
– Да-а, Европа, мать их, – Рогов массировал вывихнутую ногу, – только на технику свою и рассчитывают. А душонки у них никудышные. Не умеет Европа воевать. Это вам не азиаты.
