Светлейший. Первый игемон империи - страница 7

А понизу – собственный девиз удостоенного. На латыни – «Virtute duce, comite fortuna». То есть, на родном наречии, «Под руководством храбрости, в сопровождении счастия».

Описание длинное, но если его не воспроизвести полностью – как мы узнаем, что лев на нем изображался красный, огненный? И как удостоверимся, что Меншиков тоже верил, и всерьез, в свои литовские корни: «оная провинция есть отчизна твоя»…

Кстати, обретенный герб Светлейший, будучи человеком практическим, употреблял не только на предметах роскоши. В Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи хранятся две бронзовые пушки, казенные части которых украшены литыми гербами Меншикова. Одна из них, отлитая в 1709-м для князя, была 126 лет спустя возвращена императором Николаем I правнуку сиятельного владельца, тоже военачальнику. Пушки такие уже вышли тогда из военного обихода, значит, возвращалась не как орудие – а ради герба…

Герб первой ветви Менжиков (герб Венява)

И все же многие современные историки считают вполне установленным фактом, что Александр Данилович в ранней юности «торговал подовыми пирогами вразнос». Хотя со всей достоверностью это тоже в общем-то не установлено – лоток тот не найден.

Зато мы наталкиваемся на свидетельства современников (впрочем, эти свидетельства даны уже после смерти Петра и Меншикова) о том, что Петр в минуты недовольства грозил отправить своего любимца «снова пирогами торговать». А Меншиков в минуты наивысшего градуса царского гнева сам надевал (неожиданно для Петра) деревянный лоток – тем самым ему удавалось рассмешить Петра и избежать суровых последствий его гнева для себя и соратников из «ближнего круга». Может, это так, а может быть – осознанная политическая сплетня с целью не допустить чрезмерного возвышения сына и внука Александра Даниловича.

Герб Александра Даниловича Меншикова, сконструированный в 1707 году с учетом его собственных заслуг

Даже в сплетне бывает важна какая-нибудь деталька, которая вылезает, как шило из мешка, обнаруживая и автора слуха, и мотив, которым он руководствовался, сочиняя пусть забавную, но неправду. Вспомните: чаще всего, упоминая «Алексашкины пироги», уточняют: «…с зайчатиной». Не с говядиной или курятиной, не рыбные, хотя бы и с вязигой, то есть малоценным субпродуктом. А всегда – «с зайчатиной», которая кочует от одного автора к другому, из одного приблизительного пересказа давних событий в другой. К чему такая кулинарная точность?

А к тому, пожалуй, чтобы обиднее звучало.

Видите ли, зайчатина на Руси долгое время оставалась для добропорядочного христианина продуктом, по сути, запретным или хотя бы не одобряемым и оттого малопривлекательным. Связано это было не с христианством непосредственно, а с эхом старозаветного библейского перечня «нечистых» животных, в пищу не годившихся. Все грызуны проходили в том списке единой строкой, включавшей в себя и грызуна-зайца. Он хоть и жуёт траву, как «чистые», да непарных копыт, вот беда, не имеет. Заяц оставался животным малопочтенным для русских староверов, которые сохраняли приверженность требованиям Ветхого Завета. Для остальных же запрет пал в 1650-х годах, когда реформами Патриарха Московского Никона были упразднены некоторые старинные церковные традиции. Пасть-то пал, но зайчатина на некоторое время оставалась продуктом как бы новым, непривычным, сомнительным. В оправдание появилась (и до сих пор бытует) другая версия ее неприемлемости: дескать, подозрительно похожа тушка зайца на кошку, которую в пищу употреблять вообще не пристало. В крайнем случае закрыть глаза на такую начинку соглашалась худородная беднота: голод – не тетка. Тем более что в пирогах еще не сразу и распознаешь, что за мясо в ход пошло. Абсолютная простонародность – вот чем еще знатные недоброжелатели норовили уязвить «пирожника Алексашку».