Светлые века - страница 12

В те дни многое было для меня загадкой. В школе меня ничему не учили, кроме чтения и письма, о чем заранее позаботилась мама, а гильдейцы вроде моего отца о тяготах и секретах ремесла, коим занимались ежедневно, рассказывали разве что собственным опустевшим пивным кружкам. «Модингли и Клотсон» – название, звук, ощущение, здание. Промышленный рост был нашей целью. Эфир – нашим богом. Мы как будто старательно отворачивались от чего-то неимоверно важного и клонили головы к грохочущей земле, убаюкивали сами себя, чтобы сомнамбулами прожить эту жизнь, полную бесконечных обязанностей и разочарований.

Время от времени, рискуя свести близкое знакомство с кукушечьей крапивой, я разглядывал через забор пруды-отстойники, где эфир катализировался и связывался с обычной материей; в жаркие ясные дни там все сгущалось до черноты, а зимними вечерами излучало устремленный ввысь свет, как будто моему взору открывалось основание перевернутых небес. Иногда я от скуки или необходимости отвлечься забирался в чулан под лестницей, где рылся в старых тряпках, которые мама нарезала из пришедшей в негодность отцовской рабочей одежды. Кое-где в швах еще сохранились пылинки эфира, похожие на россыпь огней от крошечных фейерверков, и я смотрел, как они сияют, вдыхая лавандовый аромат полироли. А еще после визита тролльщика каждую осеннюю сменницу, словно по графику, какой-нибудь учитель доставал ящик, ставил на переднюю парту и подзывал – или понукал – одного из учеников выйти вперед, чтобы он (это почти всегда был мальчик) испытал на себе истинную славу эфира.

– Кто открыл эфир, парень?

– Грандмастер Пейнсвика Джошуа Вагстафф, сэр!

– Когда это случилось?

– В начале самого Первого индустриального века, сэр. По старому священному календарю, в тысяча шестьсот семьдесят восьмом году.

На этом простая часть задачи завершалась. Сам прямоугольный деревянный ящик был старым и исцарапанным. Закрывался на подпружиненную стальную защелку – судя по виду, ее поменяли недавно, – которая цеплялась спереди к проушине на гравированной пластине, также подпружиненной. Пусть накидной замок на ящике и был небольшим, гравировка свидетельствовала о том, что он имеет отношение к гильдиям, тайнам, труду и взрослой жизни. Похожие иероглифы – не буквы и не картинки, пусть очертаниями они и напоминали кружащихся танцоров – можно было увидеть на корпусах машин, балках мостов и даже, в виде грубых оттисков, на кирпичах в стенах многих домов. У разных гильдий символы были разные, и все же я, изучая их, все время испытывал такое ощущение, словно передо мной единый бесконечный текст, который однажды получится прочитать.

Танцующие фигуры подсказывали мне и моим одноклассникам, что замок наполнен силой эфира. В каком-то другом северном городке, под обширной крышей неведомой фабрики, в процессе изготовления в расплавленный металл добавили толику вещества. Затем последовала череда гильдейских таинств, и металлу придали форму, с помощью литья превратив в вещь, которую мы и видели. На пластину – а также крючок и пружину – наложили сообразное заклинание, после чего ящик упаковали, поместили в контейнер с сотней таких же и увезли, чтобы в конце концов он очутился в Брейсбриджской школе, на столе мастера Хинктона, перед классом «Ц».

Конечно, мы думали – пока мерзли, сердились и зевали в вечной духоте классной комнаты, – будто точно знаем, что собой представляет эфир. В конце концов, мы были сыновьями и дочерями гильдейцев, жили в Брейсбридже, в тени Рейнхарроу, где добывали так много этого вещества. Мы ощущали ритм двигателей через ножки скамеек, как ощущают тупую боль. Но эфир не похож на прочие элементы и игнорирует все законы физики. Он невесомый, и всем известно, до чего трудно его удержать. В очищенном виде своим дивосветом он озаряет тьму, а в ярком сиянии изливает мрак. Что самое странное и самое важное для всех отраслей промышленности и людей, чья жизнь от них зависит, эфир покоряется человеческой воле и духу. Гильдеец может, после долгих лет ученичества, использовать эфир для управления любым процессом, свойственным его гильдии. Без эфира огромные паровые машины, благодаря которым в Англии работают фабрики, а мельницы и рудники дают плоды, остановятся или взорвутся от немыслимого внутреннего давления. Без эфира дивосветная телеграфная сеть, опутавшая всю страну, прекратит транслировать сообщения через разумы телеграфистов. Без эфира рухнут невероятные здания в наших грандиозных городах, включая мосты над реками. Но с ним мы можем создавать более изящные штуки, добиваться своего дешевле, быстрее и – следует признать – частенько грубее, чем позволили бы заурядные законы природы, такие суровые и неподатливые. Взрывающиеся котлы, заедающие поршни, здания, балки и опоры, превращенные в руины, в груды щебня – вот что могла бы дать нам банальная физика и вот от чего мы вознеслись на гильдейских воздушных шарах, наполненных эфиром. С эфиром Англия процветает, гильдии преуспевают, заводские гудки поют, оповещая о новой смене, трубы дымят, богатеи ведут немыслимо расточительную жизнь, а мы, все прочие, боремся, ссоримся и вкалываем за оставшиеся крохи. Даже в других краях, опутанных особой разновидностью эфирных щупалец и сетью нелепых мифов о том, что его якобы открыл какой-то другой грандмастер, все в дыму и все звенит от ударов молота, пока воплощаются в жизнь гильдейские индустриальные фантазии, ну а дикие земли так и остаются неизведанными. С эфиром мир вращается, покачиваясь на вековечных волнах, таинственных и неторопливых, не зная конфликтов и войн. Без него… нет, об этом даже думать не стоит.