Вот ещё один лист плен зимы одолел.
Первоцвет восходил на дорожном откосе,
И малиновки голос в подлеске звенел.
Всё на круги своя возвращалось неспешно,
Не жалея о тех, кто проснуться не смог.
Сиротливо глядела с ракиты скворешня,
И чернела земля, где пожар всё пожёг.
Сквозь холодную хмарь был едва различимым
Слабый голос природы: иди и смотри.
Над ожогом земли, сквозь губительность дыма
Розовеет улыбка вечерней зари.
Мир, впитавший незыблемость преображенья
Через смертную тьму к торжеству бытия,
Говорил о спасительной силе терпенья
В ожиданье грядущего вечного дня.
Да, наверно, природа права. Но невольно
Я себе задавал бесконечный вопрос:
Возродится ли жизнь в терпеливости поля,
И вернёт ли терпенье воскресие гнёзд?
* * *
Как просто всё.
Идут снега.
И утонуло поле в сини.
И крутобокие стога
Плывут, как сытые гусыни.
Дома развесили дымы,
Как поднебесные качели.
И прячут лето от зимы
За пазухой густые ели.
Всё переменится опять
И станет чистым изначально.
Снега идут. И не понять
Откуда столько в них печали.
* * *
Зима, а всё вокруг живое —
И ель, и выплески рябин
Воспоминанием о зное
И предсказанием седин.
Склонились ивы-коромысла
Под пышной тяжестью снегов,
Полны таинственного смысла
Скороговорки воробьёв.
А в полдень расшалится ветер,
Играя с рощицей в снежки,
И стихнет вдруг, грустя о лете
И сон тревожа у реки.
Берёзы тают меж снегами,
В вечерний падая зенит.
И долго вслед за снегирями
Живая радуга скользит.
Короткий день покорён вечеру,
Как будто он тому виной,
Что суетою человеческой
Нарушен благостный покой.
Деревенский этюд
На то оно и лето,
Чтобы зиму забывать.
Устами дня воспета
Земная благодать.
Усталое приволье,
Смиренная река…
Ржаная правда поля
Не вызрела пока.
Мы все отсюда родом —
Из простоты святой.
Ох, трудно быть народом,
И так легко – толпой.
Забыть страду, и войны,
И звёзды, и кресты.
Ох, трудно быть достойным
Державной высоты.
Корова-сиротина
Мычит тоскливо вслед.
На что уже скотина,
А счастья в жвачке нет.
* * *
В этом нищем краю,
безответном таком и былинном,
Позабыла земля
заскорузлые руки забот.
Пролетят журавли
запоздалым тоскующим клином,
И рванётся вослед в поднебесье
пернатый народ,
И закружатся листья
в какой-то отчаянной пляске,
Унося за собой волглый запах
берёз и осин.
И смешаются странно
земные с небесными краски,
И потянет от берега
холодом первых седин.
Не зови, не проси меня
край этот нищий оставить.
Я навеки прирос к неприкаянной
русской земле.
Вот декабрь придёт,
и сотрёт всё случайное заметь,
И повыжгут морозы всё то,
что рождалось во зле.
И тогда по весне
под апрельские тёплые зори
Зашумят и наполнятся
радостным светом леса,
И очнутся поля от сиротства,
безверья и горя,
И о верности отчей земле
возгласят небеса.
* * *
Ночные мысли в поезде ночном.
О чём они?
О доме, о любимых?
О том, что вряд ли мы необходимы,
Когда своими болями живём?
О жизни, что, наверно, позади,
А там, куда уносит этот поезд,
Скучнейшую напишет время повесть,
Такую, что господь не приведи.
Но вот огнями расплывётся ночь
Наивной по-ребячески улыбкой,
И станет вдруг невероятно зыбкой
Любая мысль, как блеск воды – точь-в-точь.
И хочется, не думая, смотреть
На эту мглу, что за окном нависла,
И принимать, не спрашивая смысла,
Её огней медлительную смерть.
* * *
Опять о древнем ремесле,
О бранном деле вспоминая,
Я приношу поклон земле
И говорю ей: «Ты святая!»
О сколько лиха пронеслось
Над ветровым твоим раздольем,
Но всё не меркнет свет берёз
И не скудеет хлебосолье.
