«Малокровие», – доктор говорит.
Решил Владимир Васю повеселить, в театр свести. Билеты получил.
Пришла Вася домой к назначенному часу, Владимир перед зеркалом красуется. Франтом таким вырядился, опять на барина похож стал… Смеется Вася, дразнит его, любит мужа-красавца!..
– А ты что оденешь? – заботливо глядит. Неужели у тебя праздничного платья– нет?
Смеется Вася. Какие такие праздничные платья? Это у них там, в Америке, рядятся да платья на всякие дни придумывают!.. Оденет чистую блузку да сапожки новые, что Владимир привез, вот и весь наряд!..
Нахмурился Владимир. И такими сердитыми глазами на Васю поглядел, что Вася даже напугалась…
– Ты думаешь, что в театре все только на ноги твои и глядеть будут?… А что выше, то хоть рогожным мешком прикрой?
– Не понимаю, Володя, чего ты обозлился?
– Обозлишься тут с вами, с государственниками… Жизнь завели все равно что монастырь или тюрьма… Ни утехи тебе, ни приличного платья, ни дома-то настоящего… В клетке живи, воду пей, бурду хлебай, в рубищах щеголяй… Да я в Америке и в безработицу лучше жил…
– Так ведь все сразу же нельзя!.. Сам знаешь – разруха…
– Убирайся ты со своей разрухой!.. Организаторы нашлись!.. Сами развалили, а как начнешь налаживать, кричат: буржуем заделаться хотите? Подай назад!.. Жить не умеете! Потому и развал идет… Не для того я революцию делал, чтобы этакую жизнь вести!
– Так разве мы для себя революцию делали?
– А для кого же?
– Для всех.
– И для буржуев?
Что глупости говоришь! Ну, конечно, не для буржуев! Для рабочих, для пролетариев…
– А мы-то, по-твоему, кто? Не рабочие? Не пролетарий?…
Спорили, спорили, чуть в театр не опоздали.
Идут по улице, грязь весеннюю месят, Владимир впереди, шагает крупно, молчит; Вася еле за ним поспевает.
– Да не шагай ты так, Володька!.. Запыхалась вся.
Остановился сердито. Дождался Васи. Тише пошел, а молчит.
В театре Владимир знакомых встретил: ними все антракты провел. Вася одна сидит.
Не было радости ей в театре. Зачем вечер потеряла? Завтра вдвое работы…
Незадолго до отъезда Владимира съезд открылся. Хоть Владимир и не делегат, а на съезде присутствует. Споры шли, группировки образовались. Владимир с Васей идет; с душой в группировку ушел. Приятелей забросил. Теперь неразлучны Вася и Владимир. Вместе на съезд, вместе со съезда. Дома обмозговывают выступления. У Васи в комнате теперь народ толчется, из группировки. Резолюции пишут. Машинку притащили. Владимир за машинистку. Бодро так работают. Дружно. Сплочены все. Волнуются, спорят… А то и хохочут. По-молодому, без причины. Сама борьба нравится, увлекает.
И Степан Алексеевич с ними. Сидит, бороду свою седую, купецкую поглаживает да ласковыми, живыми глазами на молодежь поглядывает. Василиса все с ним шушукается. А он ее ценит. «Черепок, – говорит он, – у ней недюжинный». А к Владимиру будто охладел. Вася это подметила. Больно ей. За что? И Владимир его невзлюбил в этот раз.
– Очень уж елейный твой Степан Алексеевич… Ладаном от него несет. Не боевой коммунист. Подпольник, и больше ничего.
Группировка Васи провалилась. Но голосов собрала больше, чем ждали. И то победа!..
К концу съезда Владимиру срок отъезда настал. Опять разрывается Вася: тут мужа в путь-дорогу снаряжай, а тут еще съезд не закончен…
А все-таки на душе у Васи светло. Опять чувствует она: муж не просто муж, а товарищ. И гордится им – много он группировке помог. Товарищи отпускать его не хотели.
