Когда я пытаюсь задвинуть
его обратно, ему что-то мешает из нижнего ящика, и приходится его тоже выдвинуть.
Видимо, Третьяков присвоил эту территорию себе, тут хранятся его
принадлежности. Сверху лежит небольшой блокнот, и теперь обложка выглядит слегка
помятой. Кажется, в этом виновата я. Надеюсь, сводный этого не заметит.
Вопреки собственному
наказу ничего здесь не трогать, хватаю этот ежедневник и лихорадочно начинаю
листать. А вдруг тут спрятана информационная бомба.
Почему-то я надеялась
найти какую-нибудь грязь, типа имен всех его бывших подружек, с указанием даты
и места, где они занимались развратом, но вижу лишь какие-то схемы и наброски
бизнес-проектов. Он что, серьезный парень? Никогда бы не подумала.
Откуда-то из середины выпадает фотокарточка и летит
на пол. Я быстро поднимаю ее и решаю рассмотреть. На фото Третьяков и какая-то
женщина. Они так похожи, что не остается сомнений, что эта женщина его мать: у
нее те же выразительные карие глаза, те же черные волосы, та же улыбка.
Третьякову здесь примерно лет семнадцать, на нем лента выпускника школы, а сам
он такой нарядный — в брюках и белой рубашке. И он, и его мама выглядят
невероятно счастливыми и такими близкими. Меня тут же охватывает зависть.
Мой выпускной прошел
отвратительно. Мать решила не давать мне денег ни на общий стол, ни на подарки
учителям, ни уж тем более на платье и туфли. Она аргументировала это тем, что у
нас нет на это средств. Спасибо хотя бы за то, что она сообщила об этом в начале
выпускного класса, и у меня было время скопить немного наличных. В отличие от
нее мне выпускной был нужен, и я сражалась за него как
могла: после школы я раздавала листовки, пыталась продавать косметику по
каталогу, иногда мыла посуду в столовке через дорогу от дома, а порой и вовсе избавлялась
от каких-то ненужных вещей и тащила их в комиссионку, выручая за них копейки.
Собранных денег мне вполне хватило на простенькое платье, балетки и общий стол.
Прическу и макияж я сделала себе сама, а вот учителей так и не смогла ничем
отблагодарить. На меня никто за это не сердился, но чувствовала я себя все
равно паршивей некуда. А моя мать и вовсе не пришла на праздник. Ей было не до
этого, она устраивала свою личную жизнь. Как обычно.
— Что ты тут забыла? —
внезапно раздается у меня за спиной, и я живо кладу блокнот на место, а сама снова
роюсь в верхнем ящике, пытаясь делать вид, что меня интересуют только мои
собственные вещи.
— Это моя комната, Третьяков,
— заявляю в противовес. — Мои учебники лежат здесь, так что, нравится тебе или
нет, я буду сюда заходить.
— Очень мило, что ты все
еще зовешь меня по фамилии, но мое имя Лёша. Алексей. Лёха. Ален Делон. Выбирай
любое на свой вкус.
— Хорошо, Третьяков,
я выбрала.
Он издает сдавленный
смешок.
— Я тебя понял, Ди.
Самый умный, что ли?
Я поворачиваюсь,
собираясь сказать ему еще что-нибудь, но вместо этого буквально врастаю в землю,
а слова беспощадно застревают у меня в горле: Третьяков стоит передо мной почти
голый, на его поясе мое розовое полотенце. Вот засранец! Он весь мокрый. По его
груди скользят дорожки воды, капая с головы. Какая мерзость. Мне это не
нравится. Нисколько. Нет.
Он опускает глаза на мои
руки, я с силой прижимаю учебники к груди, то ли боясь выронить, то ли
прикрываясь ими как щитом. По-моему, у меня побелели костяшки на пальцах.
Сердце стучит так сильно, что кажется, это слышит весь район.
