Вера вернулась в Москву. А вот и до боли знакомые улицы. По ним она когда-то гуляла с дочерью. А вот и старая пятиэтажка, в которой Вера родилась и выросла. Сюда за ней заезжал Илья и они ехали гулять, проводили вместе вечера. Отсюда он забрал её с вещами сразу после возвращения из первой совместной поездки в Санкт-Петербург. Сюда они приезжали с Марусей, навестить эту самую квартирку. Вера показывала ей фотографии в альбоме. Маруся смотрела и спрашивала: «Это моя бабушка?» «Да, это она. Моя мама!» – отвечала Вера с улыбкой.
Домой Вера вернулась только вечером.
Верочка, где ты была весь день? – выбежала на встречу Вере Екатерина Николаевна, как только та открыла дверь. Та выглядела взволнованной.
Вера поспешила успокоить женщину, рассказала, что просто гуляла. А после ужина, когда они уселись возле телевизора, Вера вдруг загрустила и заплакала.
– Верочка, что с тобой? Не плачь, моя милая! – попыталась успокоить её Екатерина Николаевна, хотя прекрасно понимала, по какому поводу слезы.
– Сейчас Марусе уже 16 лет, и она вряд ли меня помнит, – Начала Вера, – Ксенью называет мамой, Робина отцом. Чужого человека, понимаете, а не родного отца. А может уже и русского языка не помнит. Её ведь там приучили к английскому. Когда ей было шесть лет, забрали меня. В школу пошла уже там. Какой ужас! Где мне её искать? Разве я могу? Если бы они были в России. А что, если они живут под чужими именами? – сыпала Вера размышлениями. Теперь ей оставалось только думать. Действовать не обдумав, нельзя. Ксенья опасный человек, но вот только до неё нужно добраться каким-то мистическим образом. А ведь действительно, нужно обратиться к мистическим силам. У тёти Кати есть фотографии маленькой Маруськи. Нужно попробовать. – Тётя Катя у вас же должны были остаться наши фотографии.
– Конечно! – Екатерина Николаевна достала альбом, который уже лежал на готове и отдала Вере.
Как только на нашла нужные фотографии, расплакалась пуще прежнего. Спустя часа два Вера уснула. Екатерина Николаевна заботливо укрыла её пледом. Фотографию с изображением семьи, не стала доставать из рук Веры. Та крепко спала. Наплакалась, настрадалась.
– Верочка, я сегодня разбирала фотографии. Хотела найти Марусину карточку. А там конверт, в нём карточки какие-то с цифрами, – поведала ей тётя Катя.
– Марусины? Ильи?
– Нет! Их карточки я тебе вчера отдала. Это кредитные карты, банковские которые. Да вот же они, сама и погляди.
– Тётя Катя, а откуда это у Вас?
– Помню, что Маруся с этим конвертом играла, вот видишь, тут вместо марки цветочек нарисован, – она указала на рисунок, который Вера не увидела вначале, ведь она и на сам-то конверт путём не посмотрела.
– Маруся? А, когда это было?
– Давно.
– Меня тогда уже посадили?
– Я не помню. Хотя, помню, что Машуню Ксенья потом забирала!
– Значит, посадили! – вздохнула Вера.
Дальше пытать пожилую женщину не было смысла, она и так сказала, всё что помнит. Вера дождалась, когда та уйдёт по своим делам и принялась рассматривать фотографии. Она не хотела, чтобы женщина снова видела её слёзы. За десять лет заключения она научилась плакать беззвучно, ведь там за любой писк, особенно ночью, могли не только избить, но и убить. Она знала это как никто другой. Композиторша, пусть и уважала её, но слёз никогда не терпела. Говорила, что слёзы здесь ни к чему, слёзы – это бабья стихия, а здесь мы все равны и ими горю не поможешь.
