Святые из Ласточкиного Гнезда - страница 20

Он оглянулся в сторону спальни, и Уоррен прерывисто прохрипел:

– Я все слышу. Никаких врачей, черт побери!

Рэй Линн подняла бровь, а Буч пожал плечами и ушел.

Вечер сменился ночью, и та принесла облегчение после жаркого и влажного дня. Солнце опустилось за деревья, стрекот сверчков и крошечные мигающие точки светлячков на опушке леса возвестили о том, что день уступает свои права. В обычное время они сидели бы сейчас на крыльце, она лущила бы горох или, может быть, чинила что-нибудь при тусклом свете фонаря. Уоррен свернул бы цигарку, затянулся и стал рассуждать о завтрашнем дне, о том, что им предстоит сделать. Рэй Линн вышла на улицу и несколько раз глубоко вдохнула, когда легкий ветерок пронесся между сосен, чуть слышно посвистывая. Он то затихал, то снова поднимался, как будто мать-природа дышала вместе с Рэй Линн. Она повернула лицо к ветру, и несколько слезинок скатилось с ее подбородка. Она сердито вытерла лицо. Все будет хорошо. Завтра, когда солнце взойдет, Уоррену будет уже лучше, сказала она себе, крепко обхватив себя за плечи. Нужно верить.

Прошло еще несколько восходов и закатов, и Рэй Линн стала терять счет дням. Она мало спала – так мало, что в одно жаркое утро чуть было не задремала, стоя у плиты и жаря свиной шпик. Зачем вообще готовить? Есть-то некому, кроме нее самой, а ей хотелось есть не больше, чем Уоррену. Он все время смотрел в окно спальни – может, у него в голове бродили мысли о том, где он мог бы сейчас быть и что делать. Время от времени он сердито поглядывал на Рэй Линн, и она думала: наверное, муж в обиде на нее за то, что отказалась помочь в тот день, когда это случилось. Дошло до того, что, когда она входила в комнату, Кобб уже не поворачивал к жене голову, не разговаривал с ней. Они опять повздорили из-за доктора. Иногда Уоррен делался растерянным, беспокойным, а если нет, то орал на нее. Вчера даже расплакался. Рэй Линн никогда раньше не видела мужа плачущим, разве что из-за старой гончей Бесси, и это испугало ее.

Она бросилась к его кровати и спросила:

– Больно, да? Это ты от боли?

Он как будто хотел заглушить ее голос, потому что застонал еще громче и заколотил кулаками по постели. Рэй Линн хотела взять Уоррена за руку, но он отдернул ее.

Потом собрался с силами и выдавил:

– Уйди. Оставь меня в покое.

– Но, Уоррен…

– Вон. Вон!

Она не знала, что еще тут можно сделать, – только подчиниться. Она отошла от постели в уверенности, что мрачная тяжесть, поселившаяся в комнате, – это Смерть, терпеливо дожидающаяся в углу.

На перекрестке Том указал на прибитую к большому дубу табличку с корявой надписью «Ферма Ласточкино Гнездо» и стрелкой вправо. Солнце стояло прямо над головой: был полдень. Риз подошел к передку телеги, и Том протянул ему руку.

Дэл пожал ее и сказал:

– Спасибо.

– Удачи, – кивнул Том.

Он тронулся, и Дэл постоял немного, глядя на три светлые головенки, покачивающиеся на задке телеги. Еще раз помахал рукой, и старший мальчик ответил ему тем же. Путь был легкий, да и ноги шагали бодро – отдохнули от ходьбы. Дэл шел по узкой грунтовой дороге, на которой запряженные мулами повозки намертво укатали все, что могло вырасти на твердой почве, кроме совсем уж неистребимых сорняков. На ходу Риз размахивал руками в неожиданно радостном предвкушении того, что ждет его в этих новых местах. Среди сухой, выжженной солнцем травы изредка мелькали яркими точками полевые цветы. Всему в этой жизни свое время. Может быть, здесь он сможет начать все заново, забыть то, что случилось в зернохранилище, зажить по-человечески. Стать прежним Дэлом. Раньше, чем лагерь открылся взгляду, Дэл почувствовал его запах: резкий дух скипидара, дым от горящих дров и аромат сосен. Он был родом из Северной Каролины, штата, который когда-то был главным поставщиком дегтя для военно-морского флота. В конце концов запасы длиннохвойных сосен исчерпались, и вся отрасль, словно стая перелетных птиц, упорхнула на юг, в Джорджию и Флориду. Длиннохвойную сосну, некогда столь обильно росшую во всех южных штатах, истребили очень быстро. Множество стволов осталось лежать на земле, как мертвые деревянные тела. Они погибли не от «кошачьих мордочек» – щербин, образующихся на коре после надрезов, – а из-за устаревшей технологии выдалбливания коробов для сбора камеди. При сильных ураганах какие-то деревья падали, а устоявшие в конце концов уже не годились в дело: надрезы елочкой уходили на такую высоту, до которой рабочему было уже не дотянуться, даже со специальным инструментом-съемником. Тогда часть деревьев шла на дрова, а часть так и оставалась стоять, и призрачные «кошачьи мордочки» виднелись на стволах символами ушедших времен.