То, что происходило уже ПОКАЗЫВАЛО то, что будет происходить в дальнейшем. Я решил продолжать оставаться у входной двери нашего дома, чтобы не упустить из виду что-то такое, что может послужить мне опорой для шагов, которые придётся предпринять. Из всего того, что доносилось до моего слуха, всё яснее становилось, что этим ДВОИМ как ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было СДЕЛАТЬ так. чтобы всё выглядело как можно более запутанным. Они изворачивались так, как только могли. Ни у одного из них как будто не было и не могло быть ключей от этой разбитой ими машины, и они как будто сумели завести её без ключей. Они стали настаивать на том, что они её угнали, что вызывать только больше недоверия у тех, кто спрашивал их. Этих ДВОИХ выпустили наружу, чтобы они поискали ключи от машины. Тот, кто первый выбрался из разбитой машины, забрался в неё тем же путём, каким вылез из неё, и минуты ДВЕ в полной темноте пытался наощупь найти ключи. Он опять вылез через разбитое лобовое стекло и, пьяно шатаясь, подошёл ко ВТОРОМУ, который остался стоять на дороге в нескольких шагах от машины, дожидаясь его возвращения, с трудом удерживая себя на ногах, и спросил: «Ну, что мы будем говорить?!»
Им было необходимо о чём-то успеть сговориться между собой. А им дали так постоять рядом друг с другом и переговариваться между собой. Больше десяти минут они переговаривались. Милиционеры как и не собирались торопить их с возвращением. Может, этим ДВОИМ сказали, чтобы они не возвращались без ключей? В конце концов, их всё же позвали забраться в милицейский «УАЗ». Потом одного милиционера оставили рядом с разбитой машиной, а остальные уехали в ту сторону, откуда приехали.
Я находился дома, когда уже стало совсем светло, когда снаружи послышались чей-то такой громкий плач и такие горестные восклицания, как будто увидели чью-то ужасную смерть, смерть очень дорогого и близкого человека. Это было часов в восемь утра. Когда я открыл дверь и вышел на крыльцо, то увидел ДВУХ женщин, одну моложе, другую постарше, которые просто убивались у разбитой машины. По всей видимости, эта машина была для них как родная. Вскоре мне стало ясно, что одна из них могла быть матерью, а другая – женой тому, кто в пьяном виде на большой скорости рулил этой машиной. Вскоре у нашей повреждённой ограды стали собираться какие-то люди. Потом приехали ДВЕ легковые машины. Затем подъехала пожарная машина, чтобы с помощью троса вытащить разбитые «Жигули» на дорогу. И тот, кто разбил эту машину, тоже появился. Он вместе с матерью, с женой и ещё каким-то их родственником принялся искать ключи от машины за линией нашей ограды. Ключи так и не нашли. «Ты зачем ключи выбрасывал?!» – спросила его мать. «Надо было – выбросил!» – ответил он ей. Потом он что-то вспомнил, подошёл к машине, опять залез в неё. Вылез он из неё с наполовину пустой полуторалитровой пластиковой бутылкой пива. Он отвинтил у неё крышечку и стал пить из неё у всех на виду так, чтобы видно было как у него горит нутро, какая у него нестерпимая жажда, как «горят у него колосники». Ему же ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно было себя таким ПОКАЗЫВАТЬ.
Когда наше дерево избавили от объятий машины, которую на тросе потянули в ту сторону, откуда она неслась на большой скорости, откуда приезжали и милиция, и «скорая помощь», и пожарная машина, одному, стоявшему на обочине дороги за этим деревом от меня, тоже как ОБЯЗАТЕЛЬНО понадобилось сказать следующее: «Если бы этого дерева не было, то машина могла проехать мимо и не разбиться». И говорил он с такой мёртвой неподвижностью лица, которая только и помогала говорить ему не то, что происходило у него в уме, что-то совершенно другое. И что же он хотел этим сказать? Что дерево оказалось виноватым в том, то машина разбилась? Что это по моей вине оно там росло? И для этого заговорившего у тех, кто в состоянии сильного опьянения неслись в этой машине на большой скорости, и кому не хватило одной полосы дороги, потом встречной полосы, всей ширины дороги, не могло быть никакой вины? Я НИЧЕГО не ответил, чтобы своими словами не помогать ему продолжать говорить что-то ещё.
