Та девушка - страница 13

Так, в разговорах и застольях прошло два дня. Федор Иванович засобирался в Милан, в «Ла Скалу», отрабатывать контракт. Все толпой пошли провожать его на пароход…

Стала готовиться в путь и чета Буниных. Вместе с ними покинули Капри и две молодые путешественницы из России, чтобы еще раз увидеть Неаполь, а после Сицилию (Сиракузы, Палермо, Мессину).

Вскоре похолодало. Началась нескончаемая полоса дождей с сильными порывами ветра. Мы в разговорах все чаще вспоминали наш чудесный остров Капри. Иван Алексеевич эту пору поэтически определил так:

А в письме к Горькому Бунин писал: «С великой нежностью и горечью вспомнил Италию – с нежностью потому, что только теперь понял я, как она вошла мне в сердце, а с горечью по той простой причине, что когда-то теперь еще раз доберешься до Вас, до казы (виллы) Вашей и до вина Вашего…».

Завершая рассказ о Максиме Горьком, следует отметить, что десятилетняя совместная жизнь актрисы и писателя – и в России, и на Капри – была безмятежной. Единственной причиной для разногласий у них была персона В. И. Ленина, восторг к которому Горького, именовавшего вождя «дворянчиком», позже поменялся на довольно критическое, а Андреева пролетарского вождя боготворила. Владимир Ильич тоже был неравнодушен к красавице. Называл ее «товарищ Феномен» и иногда поручал какое-то дело именно ей, а не «тяжелому на подъем Алексею Максимовичу».

Наконец, Рим! Необходимо отметить, что ни одна европейская культура так не притягивала любопытных русских, как культура итальянская в своих многообразных проявлениях – венецианском, тосканском, римском, неаполитанском. Для образованного русского человека путешествие в Рим или Флоренцию было скорее паломничеством, нежели праздным вояжем, как на французскую Ривьеру или на воды в Германию.

Поначалу Вечный город произвел на Татьяну Витвицкую ужасное впечатление. Какое-то нагромождение древних развалин, великолепие мраморных гробниц, эти постоянные напоминания на каждом шагу о кладбище заставляют предположить, что сама Смерть, похоже, родилась именно здесь.

Что же конкретно придает ореол нетленности Вечному городу? Герцен полагал, что разгадка – в бессмертии античного наследия. «Вечный Рим – тут», – убежден Герцен, всматриваясь в руины Колизея, Форума, Палатина. Да, размышляет он, – древний мир пал, как могучий гладиатор, но время не смогло сокрушить его останков, и они ушедшие в землю, заросшие мхом и плющом, – «величественнее и благороднее всех храмов Браманте и Бернини»59.

Анна Любовецкая успокаивала свою спутницу:

– Не тревожься. Даже Николай Васильевич Гоголь утверждал, что «влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу, но зато уж на всю жизнь».

По мнению Владимира Вейдле,60 Вечный город легче себе представить вообще без античных развалин, чем без Тритона на пьяцца Барберини, без Испанской лестницы, без купола Святого Петра и даже без симпатичного слона, который тащит на себе обелиск на площади Минервы. Разгадка бессмертия Вечного города, по Вейдле, – в римском барокко, одной из самых целостных и насыщенных жизнью художественных систем, какие только знает история искусства. И хотя – да! – эта система проистекает из необыкновенно могущественного чувства смерти («подстерегающей, пронзающей, изнутри просвечивающей жизнь»), но любовь к жизни этим не только не умалена, но, согласно Вейдле, напротив, «доведена до исступления»: «Отсюда и повышенная праздничность и щедрость замыслов, и сосредоточенная телесность всякой формы… Религия отчаяния и надежды, не уверенность, а страстная жажда воскресения во плоти, создала эту трагически потрясенную архитектуру, это изнутри надтреснутое великолепие, этот в Риме рожденный строй искусства и самой жизни…».