Нужно сказать, что специалистов молотобойцев у нас не было и эту работу выполняли обычно ученики и подручные (это входило в цикл обучения). Подручным Гельфонда на этот раз был ученик Соломон – тщедушный паренек лет четырнадцати, который всегда держал голову набок. И вот в процессе обкатки шины Соломон промахнулся и вместо гладилки попал по ручке. Это произошло потому, что металл уже поостыл, да и Соломон выбился из сил. Но кузнец Гельфонд, взбешенный неудачей, не разбирая причин, с размаху ударил ручником Соломона, который тут же рухнул в бессознательном состоянии и был отправлен в больницу. Так как Гельфонд остался без подручного, к нему в качестве молотобойца приставили меня, ведь заказ нужно было выполнить в срок. Вскоре я на себе убедился, что кузнец Гельфонд не лишен чувства юмора, только юмор этот был своеобразным.
Здесь нужно заметить, что в обязанность молотобойца входил разогрев металла в горне, который раздувался мехами. Для того, чтобы побыстрей и получше разогреть металл, подручный молотобоец внимательно следил за пламенем, одной рукой поправляя огонь с помощью жигала и кочерги, а другой – приводя в действие меха. Таким образом, если в промежутках, когда грелся металл, кузнец еще мог перевести дух, то молотобоец этой возможности не имел.
Однажды, когда я стоял у горна, Гельфонд велел мне сходить наверх и принести какой-то инструмент. Я отправился выполнять приказание и когда вернулся обратно в подвал, где была расположена кузница, услышал злобную ругань Гельфонда в мой адрес по поводу того, что огонь в горне почти не горит, железо плохо греется, и что со мной ничего не заработаешь. Гельфонд орал на меня, чтобы я немедленно взял жигало и расшуровал огонь, чтобы ускорить разогрев металла. Ошарашенный и напуганный криком, я схватился за ручку жигала и, в это же время, услышал за спиной его хохот, а у меня с ладони шкуркой слезла вся кожа. Оказывается Гельфонд, таким образом, решил надо мной подшутить. Он послал меня за ненужным ему инструментом, а сам накалил ручку жигала до темно-красного цвета, чего я сгоряча не заметил. После этого случая я ушел от Гельфонда. Но если бы и остался, то держать молот уже не мог. Рука была обожжена, и требовалось лечение, причем за свой счет. Охраны труда и соцстраха тогда не было. Но эта «шутка» Гельфонду тоже не прошла даром. Через несколько дней с помощью взрослых рабочих, он был выдворен из мастерской и я с ним больше никогда не встречался. Нужно сказать, что понятие пролетарской солидарности в то время не было пустым звуком. Она проявлялась всегда абсолютно бескорыстно и без лишней трескотни.
Состав рабочих в мастерской Найшулера беспрерывно менялся. Большинство из них задерживались обычно на неделю-две, после чего вынуждены были уезжать из города из-за преследований по политическим мотивам или по другим причинам. Часто по субботам в ожидании зарплаты в мастерской возникали горячие споры по актуальным вопросам, продолжавшиеся по 3–4 часа. Среди спорщиков были представители многих политических течений. В нашей мастерской работал большевик, анархист, левый эсер. Кого не было, так это меньшевиков.
Больше других мне запомнился Гриша Поляков или, как мы его звали между собой, Гришка Петербургский. Это был человек среднего роста с круглым лицом, вздернутым носом и широко раскрытыми глазами. Гришка считался высококвалифицированным слесарем, способным, как говорили, подковать блоху. До сих пор в моей памяти остался загнутый кверху большой палец Гришкиной руки, что характерно для слесарей, много работающих напильником.
