Из тайги вернётся – жена Антонина его не в доме, а уже у калитки с тремя сыновьями встречает. Два-три дня в доме, как в сказке, совет да любовь, а потом идёт Гера с друзьями заработок обмывать, чтоб кормилица-винтовка не рассохлась. Уходит Ромео, а возвращается Отелло. Такое впечатление, что дружки его специально накручивают, чужому семейному счастью завидуют.
И предупреждали его, и пятнадцать суток за побои улицы подметал, несколько раз хотели привлечь по статье хулиганство, но Антонина заявление писать отказалась, и соседи, которые полицию вызывали, в свидетели не пошли. Но чтобы убийством любимой жене угрожать – первый раз.
И Савельев хорош! Родственник! Шурин! Мужа сестры пистолетом пугает!
Она успокаивала себя – «угрожает, пугает», но, подбегая к дому Червневых, услышала выстрелы, прорвалась через плотную, отхлынувшую при стрельбе от забора толпу заинтересованных скандалом соседей, проскочила мимо охранявшего калитку участкового и увидела Савельева.
Что он делает?!
Капитан, пригнувшись, стоял сбоку, целясь в тёмный прямоугольник открытого настежь окна. Выстрелил и быстро отпрянул, потому что из дома ответили дважды. Лопнула планка забора, разбрызгивая во все стороны щепу.
Идиот! И Герасим идиот! Он же людей на улице подстрелить может!
Оксана оттолкнула коллегу, быстро, вслушиваясь в щелчки перезаряжаемого оружия и последовавшие за этим глухие удары чем-то тяжёлым и обо что-то твёрдое, как кошка вскочила на подоконник и уселась лицом к бьющему плечом по двери хозяину.
Если бы он не был так пьян, то давно бы сообразил, что значительно легче выстрелить или ударить прикладом двустволки по замку, но он был очень пьян, с настойчивостью безумца изо всех сил бился о дверь, попадая в косяк, в стенку, потирал ушибленное плечо и бил снова.
Оксана сидела в раме небольшого окна, загораживая собой толпу на улице. Не отрывая глаз, смотрела на методично выбивающего тяжёлую кедровую дверь Червнева.
Но тут услышала за спиной грозный шёпот:
– Ложись на пол, дура! Он из тебя решето сделает!
И, не поворачивая головы, прошипела тому, кто был во дворе:
– Прекратите!
Внезапно Герасим наконец-то заметил сидящую на подоконнике женщину, принял её за свою жену и яростно прорычал:
– Это ты, с*ка?! – Нетвёрдым шагом двинулся к окну, направляя на неё оружие.
Оксана замерла, соображая, стоит ли прямо сейчас падать на спину за окно, но острый взгляд охотника, кажется, в последнюю минуту заметил подмену.
Герасим констатировал:
– Это не ты с*ка. Не та с*ка... – И потерял к ней всякий интерес, повернувшись к двери.
Оксана ласково сказала:
– Гера, что случилось?
Он закричал:
– Не твоё дело! – почесал голову, ни к кому не обращаясь, пьяненьким голосом запричитал: – Тонька... Она мне с Сашкой Занудой изменяет... Я для неё... в тайге... гнус заедает... последний раз хозяин – это они так здесь медведя называют – чуть не заломал... а она... а она с Сашкой... и дети... мои дети... его дети...
С трудом подстраиваясь в тон пьяных откровений, Оксана горестно удивилась:
– Твоя Тонька? Не может быть... она же тебя любит...
Как два собутыльника, пропитанными алкогольными слезами голосами они вели диалог, в котором один не слышит вопросов, отвечая на свои путающиеся мысли, а вторая по несколько раз задаёт одни и те же вопросы, только бы продолжить беседу, отвлечь, уговорить отдать оружие. Она почти заговорила его. Он уселся за стол, упёрся локтем, подложил ладонь под голову. Ещё минута – он заснёт, и можно будет легко вынуть винтовку из его руки… Но тут заорала, завыла на всю улицу сирена.
