Подкрепление прибыло! Какого чёрта! Сигнализацию как в американских боевиках включили!
Герасим дёрнулся, вскочил, сбивая на пол стул. В красных от водки и слёз глазах мелькнула не то мысль, не то воспоминание.
Он завизжал, направляя на неё своё оружие:
– Ты мент! И Сашка мент! Все вы одним миром мазаны!
Не отрывая глаз от поднимающегося ствола, Оксана поняла, что Сашка Зануда – это Александр Михайлович, начальник КПЗ, старый служака, борец за тишину и порядок в камерах. И её осенило…
С сомнением в голосе, как лучшему другу, она поведала:
– Сашка мент? Да он же старый! – сделала над собой усилие, переходя к скользкой теме. – Он же уже сто лет... ну, это... ничего не может... А ты? Высокий! Красивый!
Червнев, как индюк, надулся от восхвалений, выгнул грудь колесом, довольно оскалился:
– Я – да! Я это... могу! – расхвастался. – Тоньку спроси... С заимки вернусь... три дня не отпускаю...
И Оксана бросила последний козырь:
– Что, твоя Тонька дура, такого красавца, как ты, на него, старого сморчка, менять?! И мальчики все в тебя, шатены, а он лысый...
Часы на здании мэрии пробили десять. Они проговорили три часа – хмель, видимо, чуть выветрился, и довод понравился.
Пока Герасим, наморщив лоб, с трудом вслух думал, выдавая отрывки мыслей, возникающих в отравленном алкоголем и чьей-то злой волей мозгу:
– Что же она дура... Да я же её... Да она же у меня как сыр в масле катается... И мальчики... Сенька... это... когда кедр не родил... белки передохли, Ваня... и глазки и носик... а Лёнечка, Лёнечка... – Оксана медленно вынула из его пальцев винтовку, не поворачиваясь, сразу передала её за окно и без сил прислонилась к стене.
Всё! Её работа окончена.
Она безразлично смотрела на вошедших оперов, уводивших Червнева, молча слушала причитания выбежавшей из спальни Антонины, цеплявшейся за мужа и отталкивавшей работников правопорядка.
Савельев прикрикнул на Тоню, и она завыла:
– Брат родной... сволочь! Мужа любимого... в тюрьму... племянников... сиротами...
Капитан прорычал:
– Я тебе говорил не идти за него?
Сестра обречённо подтвердила:
– Говорил...
– Я тебя предупреждал, что он с перепоя тормоза теряет?
– Предупреждал...
– А ты? – он смотрел на женщину со злобой и презрением.
Оксана подумала, если уж он так с родной сестрой... А Антонина прижалась лбом к плечу брата и опять запричитала:
– Люблю я его, Лёша... больше жизни люблю...
Он чуть слышно сказал:
– Дура... все вы бабы дуры, – нежно похлопал Тоню по спине. – Посидит, перебесится...
Вскочившая от его крика Оксана опять уселась на подоконник, сжав руками ослабевшие, трясущиеся колени, и совсем неслышно повторила:
– Дуры...
Ну да, они унижают, оскорбляют, убить грозят, а мы, женщины... За что? За что мы их так любим...
Она подняла глаза. Савельев уже по-хозяйски уселся за стол составлять протокол, послал Колю и Витю опрашивать свидетелей, только вид у него был не такой самоуверенный и решительный, как всегда. Он писал, а племянники тёрлись об него, пытались подлезть под свободную левую руку. Маленький Лёнька уже пристроился на крепком дядином колене. Совсем не капитан Савельев, а просто дядя Лёша обнимал мальчишек, что-то шептал им, оторвавшись от работы.
Оксана смотрела на него, полными слёз глазами: нервы совсем расшатались, – даже себе не решаясь признаться, что, в отличие от капитана Савельева, этот дядя Лёша очень нравится ей....
