Акива слушал, и сердце его снова заколотилось, как пойманная птица. Черная речка… Старая запруда… Странные следы… Перепонки… Слова Мойше!
– У реки? Ты говоришь, у Черной речки? – переспросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал от волнения и страха. – Я… я слышал про то место. Гиблое, говорят.
Борин удивленно поднял густые, сросшиеся на переносице брови.
– Слыхал? Ну надо же. А я думал, ты только в своих каракулях на пергаменте разбираешься. Да, там всегда было нехорошо. Топи, трясины. Но чтоб так – не бывало. Будто сама вода гнить начала, чернеть. И огни эти болотные… блуждающие… раньше плясали себе вдалеке, никого не трогали, а теперь прямо к берегу подходят, наглые стали, как сборщики податей. Вон, Злата не даст соврать.
– Истинная правда, Боринушка, истинная правда, – закивала старуха, крестясь. – Нечисть разгулялась, ох, разгулялась… Молиться надо! Всенощную служить!
– Молиться… – проворчал Борин, снова подозрительно покосившись на Акиву. – Ты вот что, книжник… раз уж тебя сюда нелегкая занесла, и тоже про речку эту слыхал, да и вроде как с нечистью дело имел… Может, сходишь со мной завтра поутру? Поглядишь на следы эти своими учеными глазами? Ты человек книжный, грамоте обучен, может, в книгах твоих про такую тварь болотную написано? А то бабка только охает да травой вонючей машет, толку от нее – как от козла молока. А мне, признаться честно, не по себе стало одному туда соваться. Жуть берет.
Акива растерялся. Идти с этим угрюмым, неотесанным дровосеком к гиблому месту у Черной речки? Туда, где бродят неведомые твари с перепонками? С другой стороны… это же шанс! Шанс узнать больше, понять, что здесь происходит, может, даже найти того, о ком говорил Мойше! Того, кто с воронами шепчется…
– Я… я не охотник, Борин, – осторожно сказал он. – И в следах разбираюсь не лучше, чем свинья в апельсинах. Но… я могу пойти с тобой. Посмотреть. Может, я смогу… понять что-то. Или хотя бы прочесть молитву. На всякий случай. Отпугнуть нечистого…
Борин громко хмыкнул.
– Молитву? Ну-ну. Ладно. Только если что случится – не ори и под ногами не путайся, не мешай делу. И топор свой захвати, – он кивнул на ржавый инструмент, стоявший у печи и явно принадлежавший покойному деду Златы. – Молитвы молитвами, а железо нечисть всякая не любит. Люди говорят. Завтра на рассвете у старого дуба, что у брода через речку. Не проспи, книжник.
Он решительно повернулся и, не прощаясь, вышел из хижины, снова приложив огромную лапу к ноющей щеке. Злата тут же запричитала о его неверии, плохих зубах и грядущих карах небесных, а Акива остался стоять посреди хижины, глядя на ржавый топор. Завтра на рассвете. К Черной речке. Сопровождать угрюмого дровосека на поиски следов неведомой твари. Его новая жизнь начиналась как-то уж слишком стремительно и совсем не так, как он себе представлял, листая пожелтевшие страницы Талмуда в тишине своей кельи. Похоже, пришла пора учиться не только читать, но и рубить. Хоть что-нибудь.
Рассвет над Зубровским лесом выдался хмурым и неприветливым, под стать их настроению. Низкие, серые тучи цеплялись за верхушки корявых сосен, а воздух был стылым и влажным, пах прелью и болотом. Акива, поеживаясь в дедовом рванье, которое за ночь так и не просохло, подошел к старому дубу у брода. Борин уже был там, мрачный, как сама непогода, и нетерпеливо постукивал топорищем по сапогу. Ржавый топор, который Злата силком всучила Акиве, неуклюже болтался у него на боку, путаясь в полах лапсердака и вызывая у дровосека презрительную усмешку.
