Там, где кончается арена… - страница 10

Его взгляд упал на стену. Там в лакированной рамке, среди прочих фотографий его цирковой молодости, висела фотография их четвёрки. Вот они стоят, обнявшись, сияющие молодостью, уверенностью, белозубым счастьем. Это они фотографировались на свадьбе Шацкого. Рядом – армейская. Они в комбезах, шлемофонах, рядом с их шестьдесят двойкой. А вот и то историческое фото, из-за которого тогда было столько шума в дивизии. Они сидят вчетвером на стволе танка, свесив ноги и подняв руки в цирковом комплименте… Память крутанула Землю вспять…

– …Ря-айсь! Отстаить! Ря-айсь! Отстаить! Ря-айсь! Си-ира-а! – прапорщик Терешко, пропуская согласные, манерно подавал команды, общий смысл которых был всем понятен. Он открыл журнал личного состава и начал утреннюю поверку. В его роту прибыло пополнение в лице рядовых Ангарского и Сарелли, которых по многочисленным ходатайствам сержанта Шацкого и ефрейтора Никонова, наконец-то перевели в тот же полк и даже в одно подразделение. Вырисовывалась перспектива создания танкового экипажа из цирковых. На собеседовании комроты определил дальнейшую судьбу Ангарского и Сарелли.

– На гражданке кем был?

– Жонглёром.

– Та-ак! Значит с глазомером всё в порядке. Будешь наводчиком! Не подведи!..

– Ну, а ты, боец? Вижу – малый крепкий!

– Эквилибристом, товарищ старший лейтенант!

– Это что за хрень?

– На руках стоял!

– А-а! Так бы сразу и сказал. Отлично. Будешь – закидным.

– Это что за хрень? – Витька в точности повторил манеру и вопрос своего старшего командира, незаметно отомстив за «эквилибриста».

– Отставить! Закидной – это заряжающий. Так говорят. Будешь из боеукладки хватать снаряды и засылать их в казённую часть. Тут как раз сила и ловкость нужны. Короче – заряжать башенное орудие. Служба – не бей лежачего. Тебе понравится. Опять же – комфорт: отдельный люк, просторно, зимой – печка! Служи – не хочу!..

…Терешко зачитывал фамилии, из строя разноголосо раздавалось короткое: «Я!»

Наконец очередь дошла до Сарелли.

– Са… Сар… Ёк-макарёк! Чёй-то не пойму, то ли фамилия, то ли кликуха? Са-рел-ли! – по слогам осилил прапорщик возникшую непонятность, двигая крючковытым пальцем по строчке в журнале.

– Я! – бодро и озорно выкрикнул из строя Сашка.

– Это что, фамилия у тебя такая?

– Так точно! Фамилия! Итальянская!

– Италья-а-анская! – с немалым удивлением протянул прапор.– Занесло-о!.. «Сапожок», значит! – продемонстрировал он свою осведомлённость в области географии.– Ну, ну! Теперь у тебя будет наш сапожок – русский кирзач, на два ближайших года. Так что, с прибытием. Велкам! – Прапорщик Терешко, старшина танковой роты тринадцатого полка заржал, оценив собственную шутку. Внимательно посмотрел на Сарелли и криво усмехнулся:

– Кхе, итальянец!.. Чёй-то не похож! Морда – русопятая, белёсый, глаза голубые. Те вроде чёрные, как армяне.

Старослужащий механик-водитель Сурен Айвазян ворчливо отозвался:

– Настоящие армяне – блондины с голубыми глазами! Ара, это мы после турок почернели…

– А после меня – поседели! Гы-ы–ы!..– прапорщик снова самодовольно заржал. Его тупые солдафонские изуверства были притчей во языцех среди личного состава первого батальона. Терешко расплылся в очередной кривобокой улыбке, обнажив такие же зубы, которые расселились по его дёснам, как овощи на грядках, посаженные по пьяни. Вид у прапорщика был своеобразный и запоминающийся. Небесная творческая мастерская слепила эту «скульптуру», явно не мудрствуя лукаво, из остаточного материала, что валялся под руками. Перед строем стоял долговязый нескладный детина с узкими плечами и непропорционально маленькой головой, которая напоминала наспех сварганенный колобок – подгоревший и приплюснутый. Венчала всё это фуражка с офицерской кокардой, сдвинутая на затылок. Из-под неё выглядывал прямой реденький чуб цвета прелой соломы и оттопыренные уши-локаторы. Выцветшие брови и такие же ресницы обрамляли суетливые глазки-пуговки неопределённого цвета, сдвинутые к конопатой переносице. Отслужив срочную в танковом полку, в танк он так ни разу и не залез, даже ради любопытства. «Чё я там не видел? Трактор он и есть трактор, только с дулом».– «Со стволом!» – поправляли его бывалые. Так или иначе Терешко «отшланговал» все два года сначала на дивизионном хоздворе среди свиней и прочей живности, а закончил «в тепле и чистом обмундировании» в каптёрке, заведуя нехитрым солдатским хозяйством танковой роты. Восседал он там этаким Гобсеком, у которого даже положенное выпросить было сложнее сложного… Сейчас его манера ходить, общаться, отдавать честь старшим по званию и прочее – весь его странноватый внешний вид напоминал помесь этакого законченного дембеля, ни в грош не ставившего начальство, и, одновременно, представителя младшего комсостава, которому в школе прапорщиков всё-таки объяснили, как надо соответствовать армейской действительности, коли уж навесил погоны на плечи и сам себе подписал судьбу на ближайшие несколько лет. Последнее его явно тяготило, и он периодически отрывался на солдатах, лютовал, поощряя дедовщину во всех её проявлениях…