Тогда, сделав глубокий вдох, я пошёл ва-банк:
– Европиан электрисити! Андестенд?
Улыбка парня потускнела, а затем и вовсе сошла на нет.
Наступая на него с «козой» наперевес, я ещё раз повторил свою сентенцию, и продавец отшатнулся. Его индейская рука скользнула под прилавок, в моём мозгу пронеслось: «Сейчас шмальнёт из дробовика!» – и я, поспешно изобразив лицом непосредственность и приложив руку к груди, начал сначала:
– Ай нид электрисити… Андестенд?
Для наглядности я вновь поиграл «козой», но на сей раз без нападок, а будто желая его легонечко пощекотать.
Парень оглядел меня с головы до ног, задержал взгляд на «козе», а затем начал что-то быстро-быстро лопотать.
Я его, разумеется, внимательно выслушал, добросовестно кивая и думая: «Какая же ты сволочь! Кто ж тебя научил так непонятно разговаривать?!»
Когда же он наконец умолк, решился спросить напрямик.
– Электрисити ю ноу?.. Ноу электрисити?! – указал я на стену. – Зис из э вол, райт? Анд ин вол есть хол… – изобразил не до конца сжатым кулаком предполагаемую розетку. После чего неприлично проник в неё своей «козой» и для убедительности повторил это движение раз несколько.
– Андестенд?! – закончил я свою демонстрацию.
И сын ацтеков побагровел. Речь его стала импульсивной.
– Стоп, стоп! – помахал я рукой перед его носом. – Мне надо! Ай нид! Вери, вери нид – хол… Ну, знаешь, дырка такая в стене? Хол! Ю ноу? Элекрисити. Андестенд?
При этом пальцы в моём кулаке двигались буквально как заведённые…
А ещё говорят, американцы вежливы. Да ничего подобного!
Дикий отпрыск своих ещё более диких предков не просто указал мне на дверь, а всё-таки нырнул под прилавок, заставив меня выкрикнуть «Донт шут!», вскинуть руки и смело отступить к выходу.
– Бешеные, безмозглые индейцы! – делился я с поджидающей меня возле «Макдоналдса» супругой. – В резервацию всех! Слава генералу Кастеру!
А вот оазисы в Неваде очень даже многофункциональные. Там есть всё, о чём только может помечтать среднестатистический путник: и автоматы с закуской и шипучкой; и туалеты; и мусорные бачки; и даже бетонная скамья, раскалённая, будто противень.
Закавыка здесь лишь с тенью. Вот её-то как раз нигде и нет.
Зато есть нержавеющая дощечка, вежливо предлагающая гостям не загромождать оазис. В переводе гида это звучит почти что по-шекспировски, вроде:
Нужду скорее справь – и уступи дорогу.
Нуждающихся много, мало нужников!
– И не дай вам бог бросить окурок! – предостерегает нас гид. – С вас взыщут такой штраф, что вам и не снилось.
– Помилуйте, мы же в пустыне!
– Хотите узнать – бросьте… Бросьте, бросьте! – приглашает он нас барским жестом.
– Но здесь же никого нет. Кто увидит?
– Хотите узнать – бросьте! В прошлый раз мы так двоих потеряли.
Мы оглядываемся.
Вокруг всё – почти как у Блока: «Пустыня. Туалет. Бачок. Скамейка».
– Да тут же повсюду камеры! – самодовольно хихикает экскурсовод. – Мы же в Неваде!
Но вот наконец подходит очередной автобус, и апатичный водитель с лошадиной покорностью в четвёртый раз перегружает наш багаж.
– Он нас не любит, – наблюдая за каторжными стараниями шофёра, делюсь я своими наблюдениями с женой. – Говорю тебе – не лю-бит!
Голубая тенниска водителя покрывается фиолетовыми пятнами, лицо – бордовыми.
– Он антисемит. Точно говорю тебе – анти-се-мит!
– Если до нас не был, то теперь уж точно, – соглашается со мной супруга.
