– Подросток у мусорных баков гладит рыжего кота, сунувшего морду в карман его худи. Оба смеются – один человеческим смехом, другой мурлыканьем.
Дома ты ставишь лейку на подоконник. Светлячки, что летели за тобой, рассыпаются по комнате. Один садится на зеркало – туда, где вчера ты писал зубной пастой: «Я недостоин». Теперь надпись светится, как неоновая вывеска, но ты уже не помнишь, что там было.
Достаешь из шкафа коробку с надписью «Хрупкое». Внутри – осколки: разбитые мечты, обожженные доверием, письма, которые ты так и не отправил. Берешь один – тот, что с острыми краями, – и вдруг видишь: на срезе, если присмотреться, играют радужные блики.
Утром, когда первые лучи упадут на подоконник, ты поймешь, что роза в ржавой лейке распустилась еще больше. Ее корни уже не просто обвивают металл – они срослись с ним, превратив пробоины в узоры.
А в кармане, вместо комка тревог, лежит горсть светлячков. Ты научился не сжимать их. Просто шепчешь, когда становится темно: «Я помню».
…Говорят, самые упрямые звезды зажигаются только в кромешной тьме. Может, потому что им нужно, чтобы мы перестали ждать чужих фонарей?
Ты все еще иногда ходишь по той улице. Но теперь носишь с собой карманы, полные света.
Павел понимал язык звёзд. Он читал в Млечном Пути письмена судеб, а по дрожи Кассиопеи предсказывал заморозки. Но когда Алина, его соседка с вишнёвых холмов, попросила показать их общее созвездие, он запнулся.
– Вон там, – направил он телескоп на россыпь тусклых огоньков над рекой. – Это Лебедь. Видишь, крылья как будто в полёте?
– Нет, – Алина прищурилась. – Там… два кольца. Словно обручальные.
В детстве она пообещала выйти за него замуж в обмен на корзину спелой черники. Но годы превратили шутку в неловкую тайну. Павел мастерил телескоп из жестяных банок, а Алина уехала в город учиться на скульптора. Каждое лето она возвращалась, пахнущая глиной и лавандой, и они спорили, похож ли Сатурн на пряничное колесо.
– Ты веришь, что звёзды управляют судьбой? – спросила она в ночь, когда метеорный поток рисовал небо.
– Только если сам захочешь, – ответил Павел, но Алина уже дремала, прижавшись щекой к его старому свитеру.
Через год она привезла жениха. Виктор, инженер из столицы, говорил о стальных каркасах и стекле, а Алина слушала, обвивая пальцами чашку, будто лепила её заново. Павел подарил им на свадьбу карту звёздного неба – с едва заметной надписью у края: «Лебедь всё же вольнее колец».
Алина уехала. Её редкие письма пахли мольбертами: открытки с мостами («Похоже на твои схемы созвездий!»), фото дочки Лиры («Назвала в честь лиры Орфея»). Павел считал кратеры на Луне, словно следы её резца по мрамору.
В ту ночь, когда Персей сиял особенно ярко, он заметил аномалию – новое созвездие в форме разомкнутого кольца. Звёзды мерцали, как прерывистое дыхание. Зазвонил телефон.
– Паш… – голос Алины дрожал. – Виктор ушёл. Сказал, что мои скульптуры – «безделушки», а он хотел жену, а не…
Он примчался, не дослушав. Алина сидела среди глиняных эскизов Лебедя. Лира, теперь подросток с мечтательным взглядом, напевала песни, которым Павел учил их обеих под звёздным небом.
– Помнишь твои кольца? – он развернул пожелтевшую карту. – Они стали мостом.
Разорванное созвездие теперь соединялось с Лебедем цепью туманностей.
– Думаешь, это… мы? – Алина коснулась карты, оставив отпечаток белой глины.
